Рассказы

— Отчего ж нельзя, дружок? Конечно можно. Хоть бы у тебя даже вообще зубов не было, как у младенца.

Все засмеялись. Лео тоже заметно повеселел. Угомонившись и угомонив детей, дон Эрнандо стал объяснять, каким должен быть костюм.

— Крылышки можно сделать из гибких прутиков, а потом обтянуть их тканью. Сами же костюмы должны быть длинными, до пят. Всем понятно.

— Понятно, — загалдела детвора, — что же тут непонятного. До пяток и прутики. Все ясней ясного.

Падре развел руками.

— О как! Ну, раз вы такие понятливые, то расскажите все родителям, а сами приходите завтра к воскресной школе. Будем репетировать.

В селении было что-то вроде театра — деревянный домик без одной стены, сцена и ряды скамеек перед ней. Обычно там играли заезжие комедианты. Для серьезного же дела решили взять здание воскресной школы. Правда, местному плотнику и столяру пришлось немало потрудиться, чтобы соорудить в ней настоящую сцену, но дело того стоило.

Когда дети разошлись по домам, кто-то дернул священника за рукав. Он обернулся, увидел Лео.

— Что это ты остался?

Малыш жестом попросил нагнуться и радостно зашепелявил:

— Значит ангелы тоже бывают бежжубые?

Не зная, что ответить, падре распрямился, соображая, на ходу. Ничего не придумалось. Он вздохнул, почесал лысинку на макушке, и, досадуя на себя, сказал:

— Иди-ка Леопольд домой, к маме. Ждет ведь…

Ну и ну, какое платье получилось для Марии Руденсии. Белое-белое, как лепестки снежной фиалки. Когда она впервые его увидела, то даже зажмурилась — оно прямо светилось. А в черных руках Летисии, казалось даже ярче, чем было. Увидев, радость девочки кухарка улыбнулась, показав не менее белые зубы.

— Держи, мой ангелочек. Примерь. Я прямо помираю, как хочу на тебя в этом платье посмотреть. Одевай, не томи.

Пища от радости, Мария стала натягивать поверх одежды свой театральный костюм и напрочь запуталась в широких рукавах. Летисия засмеялась, вытрясла девочку из платья, одела, как надо.

— Ну к-как, Летисия, как м-мне платье? — Мария, не в силах сдерживать радость, подпрыгивала на месте как танцующий зверек-броненосец.

— У-у-у, — только и смогла восхищенно произнести служанка. — Беги, покажись маме.

Повизгивая от возбуждения дитя полетело на второй этаж, где в одиночестве сидела донья Эмилия. Увидев в дверях дочь, она отложила книгу, которую читала, поднесла руки к губам и, качая головой, произнесла:

— Чудо! Настоящее маленькое чудо! Видел бы тебя твой отец… Вылитый ангелочек! Иди, я тебя поцелую, солнышко.

Получив поцелуй, девочка принялась носиться вокруг матери, подпрыгивая и напевая свою любимую песенку, по традиции снова изменив в ней слова.

Звезды вьются, В небе кружатся. Вертится мельница, Все изменится.

Чтобы слово «кружатся» рифмовалось с «вьются», она произносила его, как «кружутся», с ударением на второе «у». То, что придуманное слово не существует нимало ее не заботило. Хотя, раз она его произносила, значит оно уже несомненно существовало. Дети вообще большие изобретатели в плане языка. Удивляло в этой девочке другое, когда она пела, то совсем переставала заикаться, словно и не начинала никогда.

— Нет, не так, — поправила донья Эмилия улыбаясь тихой улыбкой, будто увядшей, как те листья, что она прятала меж страниц книг, — правильно говорить кружатся.

Продолжая скакать на одной ножке по комнате и помахивать изящными крылышками, все так же нараспев дитя проговорило.

— Тогда рифма скрючится, и стих не получится.

— Выдумщица ты у меня…

Пожав плечами донья Эмилия вернулась к книге, а ангел полетел вниз, где можно было поглядеться в большое зеркало в тяжелой деревянной раме. Оттуда она вынеслась в патио, где зацепилась за острый шип акации и порвала рукав. Услышав треск ткани и увидев дыру девочка остолбенела, потом опустилась на корточки и тихо заплакала. Чудесный наряд был безнадежно испорчен. «Что же за несчастный я человек! — думала она. — Платье сгубила. Не быть мне теперь ангелом!» Такой безнадежно плачущей ее и нашла Летисия, случайно заглянувшая сюда. Хорошо, что у негритянки остался еще кусок белой ткани, из которого и был сшит новый рукав. Мария успокоилась, но больше в этом платье нигде не бегала, боясь его еще раз порвать или испачкать.

Вскоре начались репетиции. Дети послушно выполняли то, что говорил падре. Он хвалил их и одаривал конфетами. У одной лишь Марии Руденсии ничего не выходило. Ей досталась роль ангела, который сначала выносит веточку акации, показывая, как были сотворены растения, а потом развешивает звезды. Звездочки были сделаны из кусочков зеркал, к которым сзади были приделаны маленькие крючки, чтобы их можно было развешивать на синем полотне, стоящем в глубине сцены и символизирующем небо. Нет, конечно, Мария могла просто выйти, вынести веточку и развесить звезды, но не это нужно было падре.

— Мария, девочка моя, — объяснял он, — ты должна выйти легко, как ангелочек и вынести веточку так, как будто это именно ты, Мария Руденсия, выполняя волю Божью, даришь людям растения. Понимаешь, все эти деревья, — он показал рукой на растущие рядом со школой ивы, — и акации, что растут возле вашего дома, ты все это даришь. А ты выносишь веточку, словно это веник, а звезды — стекляшки. И смотришь, как будто на всех разом обиделась. А ты подари всем эту веточку и звезды. Понимаешь? По-настоящему. Нужно поверить, что ты принесла им все это. Господь говорит тебе: «Подари им!», и ты даришь. Ты должна стать на время представления настоящим ангелом!

— М-мама и Летисия г-говорят, что я и т-т-так, как ангел, — она немного обиделась.

— Ну правильно говорят, выглядишь ты и по улицам бегаешь, ни дать ни взять — херувимчик. Так что ж на сцене-то, как деревяшечка? Ни обрадуешься, ни улыбнешься.

— Потому ч-что это все не в-взаправду.

— А ты думай, что взаправду. Поверь, что Господь дает тебе поручение принести на землю растения и звезды.

Он глядел ей в глаза, держа за плечи и присев на корточки.

— Знаешь, в Евангелии написано «имей вы веру с горчичное зерно и скажи горе перейди с этого места на то, и перейдет гора».

— И перейдет, п-правда?

— Истинная правда.

— А горчичное з-з-з-з… — она зажужжала, как муха, не в силах справиться с заиканием.

— Зерно, — подсказал падре.

— Д-да, зерно. Это много?

— Нет, совсем немного, чуть-чуть больше песчинки.

Она на секунду задумалась, потом подняла на него свои большие темные глаза и сказала с той смешной серьезностью, которая бывает только у хороших и наивных детей.