Рассказы

… На следующий день, конечно, он сказал себе, что это был сон.

Ночь была очень тихой, и через решетчатые окна слабо скользил летний лунный свет. Снаружи листва слегка шелестела на ветру. Ночной туман тянулся с полей, и пушистая сова откликалась откуда-то из рощи. Помещение погрузилось во тьму, но наклонный луч лунного света опустился на туалетный столик и сиял, искушая, на серебряных вещах. "Это — как будто настройка ночной линии", такова была последняя определенная мысль, которую он запомнил — когда смех, последовавший затем, внезапно прекратился, и его нервы напряглись, поддерживая внимание в полной готовности.

Из огромного открытого камина, разинувшего зев в темном конце комнаты, раздался тоненький звук — мягче перышка. Слабое волнение, скрытое, дразнящее, буквально сотрясло воздух. Нежное, изящное порхание будто взбалтывало ночь, и в отяжелевшем мозгу человека, лежавшего на большой кровати с четырьмя стойками, эта картина, как бы издалека, запечатлелась в черном и серебряном — крошечный странствующий рыцарь, пересекающий границы фэйриленда, несущий высшее зло в биении крошечного сердца. Прыгая по большому, толстому ковру, он подобрался к кровати, к туалетному столику, намереваясь заняться смелым грабежом. Даттон лежал неподвижно, как камень, и наблюдал и слушал. Кровь, стучавшая в ушах, немного приглушала звук, но он никогда не пропадал окончательно. Движенье мышиного хвоста или кошачьих усов могло бы быть чуть нежнее этого звука, более осторожного, осмотрительного, аккуратного, едва ли не вдвое ловкого. И все же человек в кровати, так тяжело дышавший, прекрасно слышал этот звук. Он приближался, он был все ближе и ближе, о, такой изящный и чуткий, звук смелого набега крошечного авантюриста из другого мира. Он стремительно промчался мимо кровати. С легкимим порханием, восхитительным, почти музыкальным, нечто поднялось в воздухе рядом с лицом человека и вступило в поток лунного света на туалетном столике. В этот момент что-то заслонило пришельца; человек забеспокоился и упустил момент; смешение лунного света с отражениями в зеркале, в стакане и в ярких вещицах так или иначе затенили ясное видение. На мгновение Даттон утратил надлежащую точку опоры. Раздался слабый скрежет и такой же слабый щелчок. Он видел, что точилка стояла на самом краю стола. Она как раз исчезала.

Но не будь его глупой и грубой ошибки, тогда он мог бы увидеть гораздо больше. Кажется, он просто не смог сдержаться. Он прыгнул, и в тот же самый момент серебряный предмет упал на ковер. Конечно, его неуклюжий прыжок сотряс весь столик. Но, во всяком случае, он не был достаточно быстр. Он увидел, что отражение тонкой и крошечной ручки скрывается в отраженных глубинах стакана — глубже и глубже вниз, и быстро, как вспышка света. Он думает, что видел именно это, хотя свет, по его признанию, был странно изменчив в тот момент сильного и неуклюжего движения.

Одно, во всяком случае, было неоспоримо: точилка исчезла. Он зажег свет; он искал чуть ли не полчаса, затем уступил в отчаянии и возвратился в кровать. На следующее утро он снова приступил к поискам. Но, проспав, он не искал так тщательно, как мог бы, поскольку посреди его утомительных действий вошел ирландец, чтобы отнести его вещи к поезду.

— Вы что-то потеряли, сэрр? — серьезно спросил он.

— О, все в порядке", ответил с пола Даттон. — Можете взять багаж и мое пальто. В тот же день в городе он купил другую точилку и повесил ее на цепочку.

ЯСНОВИДЕНИЕ

В самом темном углу, где отблески пламени не разгоняли мглы, он сидел и слушал чужие истории. Молодая хозяйка заняла противоположный угол; она также оставалась в тени; и между ними протянулась линия нетерпеливых, испуганных лиц с широко раскрытыми глазами. Сзади разинула свой зев пустота, которая, казалось, стирала границы между огромной комнатой и беззвездной ночью.

Кто-то прошелся на цыпочках и приподнял жалюзи со скрежетом, и повсюду раздались звуки: через окно, открытое наверху, донесся шелест листьев тополя, которые шумели так, словно по ним шагал ветер. "Странный человек идет среди кустарников", — прошептала взволнованная девушка, "я видела, как он присел и спрятался. Я видела его глаза!" "Ерунда!" — раздался резкий голос одного из мужчин "здесь слишком темно, чтобы что-то разглядеть. Вы слышали вой ветра".

Туман поднялся над рекой и протянулся по лужайке, прижимаясь к самым окнам старого дома подобно мягкой серой руке, и сквозь его завесу движение листьев было едва различимо… Тогда, пока кто-то требовал огня, другие вспомнили, что сборщики хмеля все еще вертятся поблизости и что бродяги этой осенью становятся все более дерзкими и грубыми. Возможно, все они втайне мечтали о солнце. Только пожилой человек в углу сидел тихо и не двигался с места, не делясь ничем с окружающими. Он не рассказал никакой внушающей страх истории. Он уклонился, хотя совершил немало удивительных открытий; ведь всем было прекрасно известно, что интерес пожилого мужчины к психическим аномалиям частично объяснял его присутствие на вечеринке в этот уик-энд. "Я никогда не ставлю опытов — таких опытов", коротко ответил он, когда кто-то попросил его заполнить рассказом образовавшуюся паузу, "у меня нет никаких сверхъестественных способностей". В его тоне скрывался, возможно, оттенок презрения, но хозяйка из затененного угла быстро и тактично прикрыла отступление гостя. И он удивился. Ведь было совершенно очевидно, зачем его пригласили. Комната с привидениями, как он давно догадывался, была специально предназначена для него.

И затем, в самый подходящий момент, дверь распахнулась, и вошел хозяин. Он пренебрег темнотой, сразу потребовал лампу, начал дымить своей большой изогнутой трубкой, и вообще, его вещественное присутствие вызвало у остальных членов группы какое-то дурацкое ощущение. Свет за его спиной струился из коридора. Его белые волосы сияли подобно серебру. И с ним возвратилась атмосфера здравого смысла, охоты, сельского хозяйства, двигателей и всего остального. Новый век вошел в эту дверь. И молодая хозяйка немедленно вскочила, чтобы приветствовать его, как будто к хозяйскому неодобрению этого вида развлечений следовало приноровиться всем присутствующим.

Это, возможно, свет — это волшебство полутьмы от соединения огня в очаге и лампы в коридоре — или, возможно, резкое вторжение Разума в хрупкий мир Фантазии очертило контуры драмы с такой безжалостной, суровой убедительностью. Во всяком случае, контраст был очевиден — но не для тех, которые, по мнению присутствующего ясновидца, так многословно сотрясали воздух! Он был остро драматичен, боль таилась здесь — боль, которую невозможно скрыть. Когда она на мгновение замерла возле супруга в лучах света, эта бездетная женщина, три года пробывшая в браке, живое воплощение молодости и красоты, на пороге той комнаты возникло ощущение подлинной истории о привидениях.

И самой чудесной была перемена, которая в ней совершилась — в чертах лица, в фигуре, в самой манере поведения. Выступившее из мрака тонкое, незаметное лицо озарилось внезапно страстью и страданием, и богатая зрелость, превосходившая любой нормальный возраст, осветила всю ее маленькую фигурку неким тайным великолепием. Морщины покрыли бледную кожу девичьего лица, морщины мольбы, жалости и любви, которых не показывал дневной свет, и с ними возник аромат волшебной нежности, который передал, хотя бы на одну секунду, всю полноту мягкой неги материнства, отвергнутого и все же загадочным образом дарующего наслаждение. Вокруг ее стройной фигуры разлилась вся полногрудая сладость материнства; из ниоткуда возникла потенциальная мать мира, и эта мать, хотя она не могла знать прекрасного завершения своей миссии, все же стремилась к тому, чтобы сжать в своих огромных объятиях все маленькие беспомощные создания, которые когда-либо обитали в подлунном мире.

Свет, подобно чувствам, может играть самые удивительные шутки. Перемены достигли той грани, за которой лежит откровение… Но когда мгновением позже в комнату внесли лампы, сомнительно, что кто-то другой, кроме молчаливого гостя, который не рассказывал изумительных историй, не признавал никакого психического опыта и отрекался от малейшей способности к ясновидению, заметил и запомнил эту яркую, выразительную картину. На секунду она вспыхнула там, беспощадно яркая, открытая видению всякого, кто не был слеп к малейшим спиритуальным чудесам, кто был чувствителен к боли. И это была не просто картина юности и зрелости, плохо подходящих друг другу, нет — то была картина молодости, которая томилась самой древней в мире жаждой, и старости, которая была выше этого и сочувственно созерцала эти страдания… Но вот все исчезло и все стало как прежде.

Муж рассмеялся приветливо и добродушно, ни на йоту не выказав раздражения. "Они напугали тебя своими историями, дитя мое", весело произнес он и обнял ее могучей рукой.

"Теперь их нет? Скажи мне правду. Намного лучше", добавил он, "вместо этого присоединиться ко мне за бильярдом или разложить пасьянс, а?" Она застенчиво глянула ему в лицо, и супруг поцеловал ее в лоб. "Возможно, они были здесь — недолго, дорогой", сказала она, "но теперь, когда ты пришел, я снова чувствую себя хорошо". "Еще одна такая ночь", добавил он более серьезным тоном, "и ты повторишь свою старую уловку с поселением гостей в комнату с призраками. Я был прав: в конце концов, видишь, это переходит всякие границы". Он нежно, по-отечески взглянул на нее. Потом он приблизился и потушил огонь в камине. Кто-то заиграл вальс на фортепьяно, и пары пустились танцевать. Все следы нервозности исчезли, дворецкий принес поднос со спиртными напитками и бисквитами. И очень медленно их группа рассеялась. Зажгли свечи. Все спустились по коридору в огромный холл, рассуждая на пониженных тонах о планах на завтра. Смех замер, когда они поднимались по лестнице к спальням; молчаливый гость и юная леди задержались на мгновение у тлеющего очага.