Рассказы
Шрифт:
– А попробуй сказать, что они не умеют колоть! Прямо-таки полезут в атаку, мол, сам напрягаешь мышцы, от этого и боль.
Кому что докажешь!
– Ну, что, Гурам, больно?- с ехидной усмешкой заметил сосед по койке, пожилой Або.
– Послушай, Гурам, как же ты не можешь понять, что когда тебя колют, нужно расслабиться,- пожал плечами молодой Бесо.
– Вот и они против меня,-подумал Гурам,- только их мне и не хватало. Хоть бы уж Бесо помолчал. Всего только тридцать один, а уже второй раз распарывают живот. И все от выпивки, от лошадиных доз. Пьяница! Ай, да пусть говорят, что хотят, мне что мне за дело!
За
Бесо снова пустился в свою суесловную ересь о прошлом, связанном с постоянными, бесперебойными выпивками и вытекающими из них последующими дебошами. И все присутствовшие в палате, как и всякий раз, погрузились в перипетии его приключений.
– Все логично и верно,-думал Гурам, отвлекаясь от скучного рассказа Бесо,- это должно было произойти все равно, рано или поздно! Как ни печально, но мои опасения сбылись.
Страшное предостережение, осознанное и открытое Гурамом в сознании, действовало, как казалось ему, безотказно, в большей или меньшей мере повсюду, все оказывалось субъективностью, объективность коей выражалась так или иначе в постулате о том, что “старость социальная неминуемо приводит к старости биологической, пусть даже в молодом физически возрасте”.
Смерть социальная приводит к смерти биологической.
– Мир, полный загадок и противоречий, уготавливает для желающего познать его суть посредством слияния чувственного и рационального, несет вред, которым словно бы наделено и напичкано любое добро.
– Знание не всегда помогает, порой оно тяготит…
Гурам понял это не так давно, и всякий раз, когда он уединялся с набегающими мыслями, его охватывали злоба и гнев. Среди запомнившихся наставлений прошлого, детства и молодости, он ни разу не слышал предостережения: “Осторожно-знание”. Хотя и был благодарен за то, что ему в этом мире удалось осознать и понять.
Он не раз терял и вновь находил тот путь, которым шел по своей жизни. После последней потери, казалось, заблудился надолго, забрел, как ему казалось, в тупик, не знал, как выбраться из него, и не мог ничего поделать.
– Он никогда не знал, куда идет. А знаете, сказано: кто не знает, куда идет, тот пойдет дальше всех!-объяснил Бесо.
– Слава Богу,- с надеждой подумал Гурам.
Удалось услышать от пропойцы хоть одну умную фразу.
Правда, не совсем и не всегда. Когда не знаешь, куда идешь или даже когда знаешь, часто задумываешься и останавливаешься. Не подымаются руки, и не двигаются ноги.
Но ведь движение и есть способ существования материи. Движение физическое, движение психическое. И именно в их совместности ощущается это движение.
Если человек существует, как общее биологическое и социальное, то становится ясным, почему без какой-либо указанной стороны человека не существует вообще.
– Да, это пассивная позиция,-соглашался Гурам с собой,- иначе я был бы сейчас не здесь.
– Хм,- усмехнулся он.- Послушать отца, так дело в том, чтобы измениться самому. А о том, что человек не может измениться иначе, чем через свое бытие, он и не подозревает. Философия нужна многим лишь для того, чтоб отмахиваться от нее. А тебе она была необходима, чтобы попасть сюда?- поймал Гурам себя на противоречии.
Зашла буфетчица,
пригласила больных на обед.– Всю жизнь прожить, как этого желают родители! Всегда и во всем, как хочется им. Романтика неплохая, конечно. А сейчас новый ультиматум- как поправишься, женим. Интересно, как и на ком? А их это мало волнует, хоть на Бабе-Яге. Да шли они…
Человек рождается в рабстве. В нем живет и помирает. Разница в относительности. Кто в большей, кто в меньшей мере. Верно и то, что желаемое сбывается в исключительных случаях.
Человек-раб. Чей-то или чего-то. Вроде бы разница, но сущность неизменна. Счастлив тот, кто этого не подозревает. Только в этом и заключается настоящее счастье человека?! А не знает этого тот, кто его не чувствовал и не испытывал.
– Как у Маркса, – подумал Гурам.- Желание одного сталкивается с многочисленными стремлениями других, а в результате получается то, чего никто не хотел. Одни выживают, другой срывается раз, другой, третий…и в конечном итоге социальная гибель. А она ведет к неминуемой биологической гибели. Философия пессимизма и отчания? Нет – одна из реальностей той совокупности объективных граней, из которых состоит жизнь человека с не менее суровыми и жестокими законами, чем жизнь природы.
– Когда не слышал, не видел, не чувствовал, не… тогда не знаешь!
В палату, едва передвигаясь с помощью палки, протиснулся высокий худощавый старик в больничной пижаме, бородатый и бледнолицый. Сущее ходячее пугало.
– Ну что, Або,- с насмешливой улыбкой полюбопытствавал у него Бесо, – снялся на фото с медсестрой?
– Снялся, а что толку, желудок опять болит.
– Так ведь у тебя болела поясница.
– Ах, оставь меня в покое, дел что ли у тебя, нет! О Аллах!-пробормотал старик.
– Оставь его в покое, Бесо,-урезонивала его жена, день и ночь выхаживающая алкоголика-мужа, пытаясь выбить из него страшный недуг с помощью врачей и чая с черной смородиной.
– Да, что ты в самом деле, и пошутить нельзя!- возмущался Бесо.
– Видишь, твои шутки ему неприятны.
– Зачем мне этот рентген поясницы, если меня убивает желудок!-бормотал между тем про себя старик.
– Так вот, дядя Або,-завелся по новому кругу Бесо,- у нас в деревне был, помнится, случай…
В больничной палате опять воцарили ханжество, цинизм и самодовольство одного и покорность и послушание остальных.
– Как счастливы и в то же время несчастны такие, как Бесо,- думал Гурам,- как легко ему наплевать на окружающих, перебить, перекричать их. С какой настойчивостью вовлекает он их в примитивные рассказы о бездарном своем прошлом.
За окном, вверх против теченья реки, текущей по городу, треугольным клином летела огромная стая диких уток.
– Интересно,- подумал Гурам,- наверное, вожак у них совсем такой, как Бесо. Да, конечно же, с таким вожаком…
– Природа не вредит ни себе, ни человеку, она предназначена ему служить, тогда, как человек этот способен вредить и себе, и окружающим, и природе.
– Что же это, несовершенство, неразумность, неспособность или просто незнание смысла и назначения жизни?
Чем больше и дольше приходилось поневоле выслушивать излияния Бесо, тем быстрее уносился Гурам в счастливое прошлое. И теперь ему уже трудно было определить, что его убаюкивало, вовлекало в сон, то ли рассказы Бесо, то ли счастливая память о былом, а может быть и то, и другое?!