Рассказы
Шрифт:
– Не знаю.
– И ты ведь был молодой, я помню.
– А я уж забыл. Смотрю на фотографию старую: я ли это? Фотография старая, а я на ней молодой.
– Ты, когда из армии пришел, хорош был, только что не танцевал. В клубе у нас были танцы. А теперь дискотеки-черте-теки.
– Чаю налить еще?
– А почему ты спросил про нее, про Валентину?
– Да так.
– Человек помер давно, а ты спрашиваешь.
– Так уж.
– Я думала, случилось что.
– Нет ничего, просто спросил.
– И разговор наш последний. Откуда тебе знать про него?
– Последний?
– Под
– Бежала?
– Бежала. Я с тех пор, когда шлагбаум опущен, вообще не иду.
Василий Иванович налил Евдокии еще чаю. О Валентине больше не заговаривали. Василий Иванович спросил о внучке, куда она собирается после восьмого.
– Десятилетку думает кончать.
– Хорошо учится?
– Да неплохо.
– А какие предметы предпочитает?
– Не знаю. По всем ровно идет.
– Я, помню, тоже хорошо учился. Только физика с трудом давалась.
Хотя желание понять было.
– У нас сейчас новый физик. Из Москвы приехал, с женой. Объясняет доходчиво. Хотя не всегда по учебнику. Мальчишки уж очень довольны.
После уроков с ними остается, разбирает, как чего устроено в технике. Идешь часов в восемь вечера, у него свет горит в кабинете.
– Так поздно?
– Что ты хочешь, вторая смена в семь только заканчивается. Детям и погулять некогда.
К утру дождь прекратился. Вышло солнце. Холодный туман поднялся над землей.
Василий Иванович накормил внука манной кашей с вареньем, напоил какао и повел в детский сад. Мальчик, казалось, еще не пробудится, взгляд его оставался сонным, потусторонним. Он покорно шел с дедом по асфальтовой дорожке. Из тумана вдруг выходили встречные фигуры, кусты, деревья. Собака образовалась и тявкнула. Внук прижался к деду. Собака отступила, исчезла.
Через час туман почти растаял, только в низинах и кустах сохранился до самой ночи.
Василия Ивановича поразило лицо Катерины Егоровой. Ничего в нем не было на этот раз угрюмого, замкнутого. Хотя все также носила черный платок по самые брови.
В ее лице обозначилась тайна. Обладание ею как будто отделило
Катерину от других людей. Она находилась в тайне, как полупрозрачном, смутно-светящемся коконе.
Близилось к семи вечера, когда она впустила Василия Ивановича в свой дом. Как и рассчитал участковый, Павел Егоров еще не вернулся из школы. Катерина ожидала мужа через час. Василий Иванович пришел с газетным свертком под мышкой.
– Вот, – показал на сверток женщине, – утюг сломался. Думаю, не откажет Павел Сергеевич починить?
– Конечно. Оставляйте.
Свет ее смущенного взгляда коснулся Василия Ивановича.
– Я бы с ним хотел переговорить. Не помешаю, если подожду?
– Бог с вами. Садитесь. Я чаю вскипячу.
– Нет-нет, я уже отчаевничал, занимайтесь своими делами, я мешать не буду. Курить у вас в доме можно? Или на крыльце?
Появилась на столе пепельница. Василий Иванович закурил.
Катерина чистила картошку. Кастрюля с водой стояла на плите. Под ней отгорало пламя. Катерина открыла дверцу в печи и подбросила расщепленное полено. Пламя вспыхнуло. Лицо Катерины зарумянилось от жара.
– Похорошели
вы удивительно, – заметил Василий Иванович.Катерина опустила глаза. Из-под острого лезвия вилась тонкая стружка.
– Я, кажется, знаю, в чем тут дело.
Быстрый, всполохом, взгляд из-под ресниц.
– У меня супруга, когда понесла, точно, как вы, осветилась.
Катерина ниже опустила лицо.
– Когда ожидаете прибавление?
– В мае.
– Это хорошо. Это просто замечательно. Теперь ваша жизнь будет не пуста и осмысленна.
– Она и была не пуста, – возразила Катерина.
– Вы Павла имеете в виду? Давно вы женаты?
– Почти три года.
– А как познакомились?
– Да никак. Мы в одном классе учились. Он заболел в конце восьмого.
Я к нему пришла навестить. Он с бабушкой престарелой жил. У матери другая семья, отец вообще неизвестно где. Я стала им помогать. Ума или красоты во мне нет, а работать я умею и люблю. Чтобы чисто было, сытно, тепло… Паша мне всегда нравился, только я его боялась, даже взглянуть мне на него было страшно. Он на меня и внимания не обращал. Не гнал, и то хорошо. Потихоньку привык. Я и рада. Угождаю, не мешаю, тем и живу.
– Я, когда вас первый раз увидел, подумал, что монашка. Из-за платка, наверно.
– Я без платка стесняюсь чего-то.
– Но почему черный?
Катерина пожала плечами.
– Черный цвет – скрытный цвет, ночной, – задумчиво сказал Василий
Иванович.
Вода на плите закипела, и Катерина бросила в нее очищенный картофель. И вдруг замерла, прислушиваясь.
– Что? – спросил Василий Иванович.
– Не слышите? Идет. А у меня не готово еще!
Павел Егоров раскрыл дверь и с порога внимательно посмотрел на гостя. Василий Иванович уже встал.
– Вижу, вы устали после трудов, отдыхайте, я уже пойду.
– Ужинать с нами садитесь. Чего там у нас на ужин, Катерина?
– Нет-нет, меня внук заждался, я его у соседей оставил, бедолагу, он там с кошкой играет, мешает добрым людям. Я ведь чего заходил, утюг вам принес мертвый, может, оживите?
– Попробуем.
– На супругу вашу загляделся да засиделся, простите. И еще спросить хотел. Магнитофон вы мне давали послушать, помните? Нельзя ли еще раз, ту же запись?
– Никак нельзя, потому как нет ее. Стер.
– Жаль.
– Да зачем вам?
– Происшествие случилось на рынке в тот день, кража. Я думал, вдруг звук какой поможет.
– Тогда действительно жаль.
На этом они и распрощались.
По воскресному дню народу в электричке было мало. Василий Иванович читал, широко развернув газету. Колюня пристроился у окна. Уходили назад мокрые платформы с налипшими желтыми листьями. Под темным небом листья светились отгорающим светом, отблеском ушедшего лета.
Мальчик был одет во все чистое, даже курточку дед вычистил накануне щеткой, надев на нос очки, а ботинки намазал черным гуталином и надраил так, что в них отразился слабый осенний свет, и мальчик время от времени любовался на свои сияющие ботинки, а когда шел с дедом к платформе по грязной дороге, старался ступать осторожно.