Рассказы

– Где мы, фриц? – спросил Корольков.

– Их хайсе Фридрих.

– Один хрен, фашистская сволочь!

– Найн, найн, я софсем не тот, кто фы думать, – мягко возразил офицер. – Я не убивать русских людей. Я работать в отделе пропаганды. Листовки, воззвания, идеологическая обработка. Тыловая крыса, как у вас говорят. Штабной. Всего лишь младший унтер-офицер.

– Все равно паскуда, оккупант, захватчик! Прихвостень Геббельса! Ты, может, листовками своими принес больше вреда, чем иной пулеметчик. Ты на мозги людям капаешь, изнутри подкопаться хочешь! Ан не выйдет ничего у тебя, не поверим мы в твои сказки! Наше дело правое – мы победим! Русский солдат растопчет сапогом фашистские танки! Мы Гитлеру голову отрежем и на кремлевскую звезду насадим!

Корольков, можно сказать, впервые в жизни говорил с живым фашистом. Он никак не ожидал от себя, что разразится такой гневной отповедью. Откуда-то из глубин выполз наружу народный праведный гнев, вскипела, как волна, ярость благородная. Коллективное бессознательное называется, вспомнил начитанный политрук нужный термин.

– Я простой человек из интеллигентной семья! – замотал головой офицер, отрицая обвинения. – Я всегда был за мирное урегулирование! Моя работа иметь чисто номинальный характер. Я не член партии! Я даже сочувствовать юден!

– Врешь, сука! – распалившийся Корольков замахнулся было в злобе кулаком.

– Сейчас не время пере…ругиваться, Иван! – с трудом выговорил фашист, жалко прикрылся ладошками и чуть ли не заплакал. – Мы в критическом положении!

– Ладно тебе ныть, что ты как баба, в самом деле, – уже более мирным тоном проговорил лейтенант. – Коля меня зовут, Николай Васильевич. Понял, Фридрих?

– Понял, понял. Николай Фасилевич. Как Гоголя, – закивал забинтованной головой офицер, и вдруг, наклонившись к Королькову, стал шептать что-то неразборчиво ему на ухо, плюясь слюной. Политрук отклонился.

– Подожди, немчура! Давай по порядку. Как ты сюда попал? Что ты знаешь? Вслух. Пущай подслушивают, если кому интересно.

Фридрих испуганно огляделся и негромко заговорил:

– Я сидел в кабинете, работал с очень важный документ. Потом захотел, пардон, в туалет. Я встал, и тут услышал звук падающего самолета или огромной бомбы. Был взрыв. Я потерял сознание. Потом оказался здесь.

– Что это за место? Где оно находится?

– Насчет «где» – ответ невозможен. Это есть что-то вроде большой летающий аппарат. Сначала он летел горизонтально. Один раз мы опускались вниз. После этого здесь появился ты, Коля.

– Постой-постой, как это появился. Вошел? Внесли? Я не вижу ни дверей, ни окон.

– Нет. Просто появился. Из ниоткуда.

– Ладно, пропустим. Что дальше?

– Так вот, опускались вниз мы всего лишь раз. Я почувствовал. С тех пор мы летим все время вверх. Я летал на самолет, поэтому знаю ощущения организма. Несколько часов, пока ты спал, мы поднимаемся. С большой скоростью.

– Это невозможно. Мы должны быть уже в стратосфере.

– Я знаю. Тоже ученый. И тем не менее…

Корольков встал и, разминая тело, стал ходить по комнате. Ощупал стены: ни единого стыка, ни дать ни взять, яичная скорлупа изнутри.

– Ты, конечно, Фридрих Карлович, не видел тех, кто тебя сюда волок, кто голову тебе перевязывал – да так аккуратно?

– Нет. Я был без сознания. Что ты думаешь обо всем этом, Коля?

– Это не может быть американский военный самолет?

– Не думаю. Ни один самолет в этом мире не летает так высоко.

– Хочешь, сказать, что этот аппарат не из нашего мира?

– Очень возможно, Коля.

– Ладно. Сядем и поразмыслим.

Пленники сели. Поразительно, подумал лейтенант, как беда сблизила бывших идеологических, да и физических противников. Вот мы уже друг дружку по именам кличем. Скоро будем говорить: друг, оставь покурить.

Никаких версий у Королькова не было. Как-то не думалось ему. Свет и едва ощутимая вибрация убаюкивали сознание. В самом воздухе комнаты было разлито что-то такое, что, казалось, подавляло волю. Корольков ощущал нездоровую покорность судьбе и безразличие. «Так не пойдет», – решил политрук. И достал из кармана гимнастерки небольшой спичечный коробок с махоркой от рядового Ганиева – смесь стимулирующих восточных трав. В полку подобные вещества употреблять запрещалось, это был изъятый на проверке коробок.

– Эй, идеолог! – позвал он пригорюнившегося немца.

– Ай?

– Надо говорить: слухаю, товарищ лейтенант. Давай-ка травки азиатской покурим. Ганжа называется. Бодрит и улучшает мозговую деятельность.

– О, я, я! У меня тоже есть стимулятор. Вот, – немец достал пузырек с темной жидкостью, – это настойка опиума. Мне один знакомый медик поставляет. Он в команде доктора Менгеле работает.

Они выпили по доброму глотку и закурили ароматные самокрутки. Тотчас лейтенант Корольков ощутил сильнейшее воодушевление. Ему захотелось говорить.

– Слышь, Фридрих, а у тебя какая профессия была в мирное время?

Тот с готовностью – видимо, тоже нахлобучило его двойным эффектом – почти без акцента стал рассказывать:

– Я был скромный молодой преподаватель литературы в школе. Окончил философский факультет Берлинского Университета имени Гумбольдта. Мой преподаватель был известный профессор Бломберг. Он сделал в свое время много важных открытий. Особого внимания заслуживает, в частности, его работа о фальсификациях в мировой литературе. «Фантомные авторы», как он это называл. Оказывается, многих известных писателей и поэтов фактически, так сказать, не существовало в природе. Например, вашего Александра Пушкина.

– Но, но! Как это – Пушкина не существовало? – встрепенулся Корольков.

– А вот так! – широко улыбнулся Фридрих. – Вместо него работала целая группа литераторов. Это был специальный проект. Русской литературе, заросшей мхом и покрытой патиной демагогической затхлости, нужна была революция. Нужен был свой Байрон, свой Гете, свой Франсуа Вийон. И Петр Чаадаев создал идею – сделать из самого бойкого, харизматического лицеиста Саши Пушкина, к сожалению, не одаренного писательским талантом, но обладающего эффектной внешностью, чувством внутренней свободы и бесстрашием, этакое nova solis, икону русского поэтического обновления. Вы, Николай, никогда не обращали внимания на жанровое и стилистическое разнообразие произведений этого русского автора? Нереальную многогранность его таланта? А ведь он прожил всего 37 лет. Как успел? А дело в том, что за него работала целая когорта писателей. В этом творческом проекте принимали участие Дельвиг, Кюхельбекер, Григорович, Пущин, Жуковский и многие другие талантливые люди того времени. Даже Арина Яковлева, на протяжении всей своей жизни блистательно играющая роль няни «поэта», была штатным осведомителем Чаадаева. Все они были объединены страшной клятвой, нарушение которое влекло за собою смерть. Кстати, в конце концов, к крайней мере пришлось прибегнуть в отношении самого Александра Сергеевича, человека вздорного и несдержанного. Еще в период так называемой Болдинской осени, когда Пушкина, находящегося в глубоком алкогольном запое, друзья изолировали от светского общества, он начал высказывать свои угрозы рассекретить проект. Несмотря на то, что литераторы постоянно оплачивали Пушкину все его долги и ссужали его постоянно довольно внушительными суммами денег, эта «вертлявая обезьяна», как однажды назвал Александра еще старик Державин, третировала их на протяжении всей своей жизни. Даже добытая для него должность камердинера Царского двора не успокоила его. Он требовал все больше и больше привилегий. Ему поставляли самых красивых женщин того времени, бесплатно кормили во всех ресторанах и пускали в театры и на балы. Он развлекался, а в это время Жуковский строчил знаменитые Пушкинские сказки, а Бестужев, Григорович и даже Тургенев (!) трудились над повестями Белкина…

– А «Евгений Онегин»? – возмущенно спросил политрук.

– Тоже творение коллективного разума. Над этой поэмой они работали несколько лет. Привлекали даже зарубежных поэтов. Спросишь меня: неужели за все это время никто ничего не заподозрил? Отвечу: были такие, что догадывались. В частности, господин Булгарин или вот господин Гоголь. Но им быстро заткнули рот. Спросишь: а черновики, а письма, а рисунки Пушкина? Отвечу: очень умелая и подробная фальсификация, большей частью осуществленная, так сказать, пост мортум.