Рассказы

Отойдя от магазина, герой бросил лыжи на снег, очень искусственный и сухой на такой жаре, и тут только заметил, что крепление — совсем примитивное — только для самого носка обуви, пятку вообще ничего не держит. Когда в ложбинки резиновой накладки набьется снег, пятка начнет скользить, и чудовищно широкие носы лыж будут наезжать друг на друга, понял он, но все равно, — дело казалось ему сделанным.

Свою одежду, сняв, он повесил на голый сук дерева и стал примеривать лыжный костюм. Шаровары оказались длинны. Если натянуть их повыше, то — ничего, но этого он терпеть не мог и сдвинул резинку шаровар на бедра. Зад тут же отвис. Влез в балахон. Балахон и есть балахон. Он оглянулся, не следят ли продавец и его тень за ним, но в магазине не было окон, и дверь была закрыта. Пойти и вернуть всю эту дрянь? Потребовать назад деньги? Нет, он не в состоянии этого сделать, не в состоянии будет выдержать взгляд продавца, спрашивающий, зачем же он тогда покупал все это? Разве он не видел, что именно покупает? Конечно, видел. Еще небось материализуется эта замеченная им в магазине тень бока продавца, определится ее женский пол, и она тоже встанет рядом с хозяином и станет пялиться на балахон, шаровары и лыжи, будто видит их в первый раз.

Герой отер пот со лба. Было действительно очень жарко. Он свернул лыжный костюм в красно-синий ком. Нести одновременно и этот ком, и лыжи в двух руках показалось ему покушением на его достоинство. И то, и другое он зажал под мышкой левой руки. Хорошо еще, что он не купил лыжные палки. Когда несешь под мышкой лыжи, они держатся вместе, если же нести так и палки, и лыжи, то четыре длинных предмета непременно разъедутся враскорячку, и от этого человеку можно сойти с ума.

Он пошел по сухому, но плотному снегу. Ничего не поделаешь, такой сегодня выдался день. Когда нападает нетерпение, нужно сделать то, что задумано, непременно сделать, как бы нелеп ни был результат. А завтра, вполне возможно, выдастся совершенно иной день, и все пойдет по-другому.

ЙОГУРТ

Жил-был старый идиот. У него была квартирка. Когда человек в его возрасте регулярно выходит выбросить мусор в полиэтиленовых пакетах, да еще старается, чтобы соседи хотя бы краем глаза заметили, как тщательно завязаны ручки мягких пакетов, значит, у него все в порядке. Он не отвечал агрессией на мелкие удары судьбы. Его, пожалуй, любили. При любой встрече со знакомыми и соседями на лице его появлялась улыбка, в обмен на которую ему была гарантирована вытащенная из кармана мелочь души: «Как дела? Хорошо. Как здоровье? Спасибо». Он никогда не против был замедлить ход (получить добавку), но никогда сам не навязывал разговора, чтоб не прослыть назойливым стариканом. Так и говорили о нем: «Какой симпатичный, неназойливый старичок!» Сильные духом, поздоровавшись с ним, притворно крякали и шли дальше, чтобы не задеть старика фальшивым вниманием, чувствительные — приостанавливались и говорили: «Ну и жара сегодня!»

«Да, да!» — отвечал старик, лучезарно улыбаясь, и великодушный собеседник уходил в отличном расположении духа.

Сняв сто шекелей в банкомате, он зашел в магазин, купил клубничный йогурт и плетеную халу с приклеенным к ней по замыслу булочника маком. Сел на скамейку, отложив в сторону синий пакет с покупками. Маленькая Ирис выгуливала черного пса. Пес принюхался к пакету, и старик погладил его.

— Вы тоже любите собак? — спросила Ирис.

— Да, да, — ответил старик весело.

Девочка совершенно не почувствовала, что пора заканчивать беседу.

— Мы недавно его стерилизовали, — сказала Ирис, и старик смутился и выразил преувеличенное удивление. — Иначе меня с ним ни за что бы не выпустили, — объяснила Ирис.

Старик был очень рад за пса и улыбался девочке. Ей даже показалось, что он был бы не прочь, если бы его тоже стерилизовали и разрешили Ирис гулять с ним.

— Правда, хороший пес? — спросила Ирис.

— Во! — ответил старик и сжал кулак с поднятым кверху большим пальцем.

Ирис зарделась от похвалы и заметила, что большой палец старика сбоку похож на лыжу. Она посмотрела на свой палец и увидела, что он тоже немного загнут вверх, но похож скорее на носик чайника и загибается не так круто.

— До свидания, — сказала девочка, — мне пора домой. — И увела пса.

Имя девочки осталось старику неизвестным. Имя пса и вовсе кануло в вечность. Любопытно, станет ли девочка Ирис, взрослея, менять имена — сначала, например, на Рахиль, потом — на Сару или Ребекку?

Старик вспомнил, каким он сам был лет двадцать-тридцать назад, с каким полным глубокой мысли лицом проходил он мимо других стариков, сидевших на этой же скамейке. Как полны были уважением к его мыслям их провожающие взгляды. Воспоминание это было мутновато-тусклым, как глаза старика.

Он достал из пакета йогурт, отодрал уголок цветной с рисунком пленки, закрывавшей баночку, поставил ее на сиденье скамейки, вынул из пакета пластиковую белую ложечку, которая полагалась в этом магазине каждому, кто покупает йогурт, и отломил кусок от халы, наблюдая, как вкусно разрываются хлебные пряди. Зачерпнул ложечку йогурта, открыл рот, а закрыли его уже в больнице, которая располагалась совсем недалеко. Правда, и с раскрытым ртом он еще успел подняться со скамейки, большие черные тени метнулись ему под ноги, словно раскрытые для просушки мужские зонты, которые он, не чувствуя в себе сил отодвинуть в сторону, попытался обойти и не смог. Показалось ему еще, что его кусают не то комары, не то мухи, но как-то странно, через толстую кожу туфель. Он успел подумать, что неудобно снимать туфли в публичном месте, а расчесать укусы через туфли невозможно, значит нужно попробовать незаметно наступить подошвой одной ноги на другую — хотя бы прижать зудящее место.

Хоронили его в обычный будний день, в присутствии социальной работницы, четырех старух и старика (у пятерых последних атрофировалось ощущение смерти, у социальной работницы — профессионально затушевано, как лица изнасилованных женщин в телевизионных новостях). Нужно отметить: старик не рассорился к концу жизни, как это обычно бывает, со всеми почти старыми друзьями, продолжая безоблачное общение с ними в прерывистых снах, приходящих после незатейливых радостей расправленной простыни и зарывания в надежное одеяло. Наяву каждая такая оборванная (иногда со скандалом) связь хоть и воспринимается воображаемым статистическим стариком сквозь раздражение и заношенный флер печали, все же ясно осознается им как шаг к грядущей полной свободе, как отданный канат, не обвивающий больше оголившуюся причальную тумбу. Наш хитрый старик всех обманул, скрыв поздний триумф одиночества.

Итак, пришли на похороны только эти шестеро — представитель государства и пятеро случайных соседей. Близких его то ли не нашли, то ли, может быть, не слишком упорно искали, он ведь не жертва террора, и его не сбил на пешеходном переходе известный адвокат. Был там еще смуглый раввин в черной шляпе, который быстро качался и еще быстрее проговаривал слова молитв.

А через неделю в другом уголке той же местности в семье адвоката и служащей министерства охраны окружающей среды в ночь с 13-го на 14-е родился мальчик (как выяснится позже — с большими способностями к математике), и для снимка к первому его дню рождения уже ждут его на полке шкафа маленькие полосатые трусы.

СЕКРЕТ

Мне рассказали потом, что жена давно выгнала его из дому, и он поселился у своей пожилой матери. Иногда в пьяном виде он заваливался к жене с каким-нибудь подарком для малолетней внучки. Жена отбирала у него очередной ключ, а он клялся, что этот — последний, больше нет, но с изворотливостью опытного алкоголика никогда не забывал изготовить дубликат и оставить его в квартире матери перед очередным приходом к бывшей жене. В вечер последнего посещения «экс»-супруга, уложив внучку спать, вышла на пару часов из дома, а когда вернулась, то застала его пьяным, заснувшим в постели внучки, игравшей на полу рядышком. Она разбудила его и потребовала, чтобы ноги его больше не было в доме. Она не будет играть с ним в игры с врезкой новых замков. Он на этот раз и сам смутился и больше не размножал своих отмычек.

Всего этого я не знал, когда по работе мы должны были вместе отправиться в командировку и прожить в одной комнате три недели (мне позже нашептала его историю наша общая сотрудница на корпоративной вечеринке, как стали называть позже это мероприятие). Поначалу все шло нормально, мы возвращались вместе с работы, смотрели телевизор, перекидывались несколькими фразами о работе, ради которой приехали. В конце первой недели, когда наступил праздник (это был праздник Победы), мой спутник и сосед по комнате сказал, что ребенком оказался и долго пробыл в партизанском отряде, и этот праздник значит для него больше, чем для других. Мы накупили с ним вместе закусок, вина. Мне показалась естественной наша обоюдная немногословность вначале, но я рассчитывал, что, немного опьянев, он расскажет о том времени и о себе. Этого не произошло, язык моего спутника вскоре стал вялым, глаза помутнели. Посидев еще немного, мы улеглись спать. Утром следующего дня он снова объяснил мне, как важен для него этот праздник и что он никогда не отмечает его только один день. На работу я ушел без него. Когда я вернулся вечером, он был сильно пьян. Я еще раз попробовал расспросить его о детстве и партизанах, но ответы его были невнятны и туманны. Все же я решил, что он не врет — слишком излишней и ненужной была бы ложь как предлог отметить праздник Победы.