Рассказы

Однажды брат позвонил ему и снова попросил в долг, словно того, прежнего, уже не было. Причем уклончиво попросил — не вполне определенную конкретную сумму, а сколько-нибудь, хотя это сколько-нибудь начиналось с цифры весьма ощутимой. Какой-то участок земли он продавал, другой покупал, куда более удобный и в перспективе обещающий хорошую прибыль. Деньги нужны были срочно, поскольку процесс уже был запущен.

— Ничем не могу помочь, — твердо ответил К. — Вообще-то хотелось бы получить и те деньги, которые ты нам должен.

— Какие деньги? — спросил брат.

— Те самые… — К. не верилось, что брат не помнит.

Молчание было ему ответом.

Потом раздались гудки. Брат оскорбился.

Нельзя сказать, что К. сильно переживал по этому поводу. А как еще, собственно, ему следовало поступить? И почему он обязан участвовать в авантюрах брата? Ладно бы не хватало на кусок хлеба. Так ведь нет, тут совсем другие игры. И потакать ему К. не собирался.

Однако осадок все равно оставался, крайне неприятный, похожий на угрызения совести. Может, и надо было помочь… Даже несмотря на не возвращенный пока долг. Несмотря ни на что…

— Я не обиделся, я расстроился… — сказал брат, когда они в какой-то момент возобновили общение. — Я ведь почти уверен был, что ты не дашь.

— А зачем тогда просил? — удивился К.

— Ну чтобы проверить, на всякий случай.

— Что проверить? — спросил К.

— Интуицию…

— Какая, на хрен, интуиция? Ты ведь еще тот долг не отдал.

— Какой долг?

Тут уже К. всерьез разозлился. Голос его стал сухим и отчужденным. Надо же, его еще и испытывают, забыв про собственные грехи! Можно сказать, провоцируют. Это уж совсем ни в какие ворота. О чем вообще тогда говорить?

К. готов был к окончательному разрыву.

И вот теперь цепочка.

Реликвия.

Талисман.

Ну да, все равно ведь, как ни крути, золото. По сути, брат к нему только в связи с финансовыми проблемами обращался, ни по каким другим поводам.

Снова вроде как проверка. Снова испытание.

Брат вертел золотую змейку пальцами, и видно было, что они у него немного подрагивают.

— Тяжелая, — констатировал он.

К. молча смотрел на его руки, словно ожидая какого-нибудь подвоха, какого-нибудь фокус-покуса, когда вещь в руках опытного кудесника либо просто исчезает, либо превращается во что-то другое. Скажем, белое яйцо — в живого желтого цыпленка, меховая шапка — в длинноухого кролика, разноцветная гирлянда — в стаю голубей…

— Такая же, как у меня, — снова констатировал брат. — Разве что у меня чуть полегче.

— Вряд ли, — возразил К., — мама говорила, что цепочка была разделена на две равные части.

— Может, я и ошибаюсь, — сказал брат. Лицо его раскраснелось.

— А что Валера? — буднично спросил К. про сына брата.

— Да ничего, неплохо, в аспирантуру вот надумал поступать, — сказал брат, по-прежнему не отрывая взгляда от цепочки. — Даже не знаю, зачем ему. В наше-то время…

И тут К. сделал то, чего сам от себя совершенно не ожидал. Он вдруг сказал:

— А знаешь что? Бери-ка ты эту хреновину себе, правда, мне она ни к чему.

Он это как-то легко, непринужденно сказал, словно в нем давно уже решено было. Словно избавляясь от какой-то мучившей его тяжести. Словно от застарелой, затруднявшей дыхание хвори. И повторил твердо и уверенно, с усмешкой глядя на вскинувшееся растерянное лицо брата, на его вспыхнувшие глаза:

— Точно не нужна. Бери! Раз для сына…

— Для сына, для сына… — выдохнул брат, продолжая держать цепочку на раскрытой ладони. — Можешь не сомневаться.

К. и не сомневался — ему было все равно.