Рассказы

— Слушай, сейчас вспоминаю — и сам не верю, ведь как-то же сидели на этих тропах — по трое суток, в снегу, мороз за двадцать, и хрен костер разожжешь. Покурить — и то втихаря, в спальник с головой залезешь, посмолишь по быстрому в кулак...

— И ведь хрен кто болел! Вот честно — иной раз такая мысль проскакивала: заболеть бы! Простыть там, или как — хоть с недельку бы потащиться, отоспаться. Так ни фига же никакая зараза не брала, елки...

— Зато летом этого добра хватало. Как самая война начинается, так и пошли валиться пачками — кто с желтухой, кто с дизентирией... Дрисбат сплошной.

— Доктор наш, помню, первое время офигевал — что за ископаемые болезни на него свалились? А потом — ничего, привык «Э-э, батенька, да у вас тифок-с! Извольте в лазаретик-с...».

— А наш доктор, когда его приехала комиссия из Кабула драть за желтуху в отряде, попытался за счет духов отмазаться: вот, говорит, недавно нас они эрэсами обстреливали, так вот разрывы были какие-то не такие, как обычно — немного слабее бабахали, я так подозреваю, что это они против нас применяли бактериологическое оружие!..

— Это он, чтобы и химарю пистон вставили, на пару отдуваться легче...

— Ну, может быть. Только ни фига у него не вышло — комиссия говорит: если б у вас тут была вспышка какого-нибудь сапа, или туляремии, тогда бы мы еще поверили. А желтушные вирусы тут бесплатно водятся. Так что, получи, Пилюлькин, свой заслуженный пистон крупного калибра за то, что бойцы руки не моют, и мало хлорки в очко сыплешь. И мыль жопу для парткомиссии!

— Блин, а у нас на парткомиссию нужно было пилить аж через пол-страны, в Джелалабад. Там у нас штаб бригады был, ну и политотдел при нем. Прикинь: человек прется через пол-страны: на колоннах, на вертушках — и ради чего? Ради того, чтоб в торжественной обстановке получить звездюлей. За свои же собственные деньги. Вот что злило — так это то, что взносы в чеках брали. Нет, чтоб с рублевого счета списать...

— Это еще фигня! У меня, помню, раз пол-зарплаты удержали! В чеках, суки! Приехала такая вот комиссия из Союза, посчитала расход бензина, и впаривают: перерасход! По норме вон сколько положено, а у тебя вон сколько. Я стою, как дурак — они что, серьезно или прикидываются? Да блин, говорю, какие, на фиг нормы?! Мы ж не по автобанам ездим, ёптыть! По песку, по солончакам, по хрен знает еще по чему! А в горах расход какой?! А пылюка? Раз проедешь — карбюраторы промывай, фильтра промывай, бензонасосы промывай — водой, что ли, промывать будешь? А по фигу, все равно содрали. Уроды...

— Не, ну ты интересный — комиссии что, домой бакшиш привозить не надо, что ли? А где ему бабки-то взять?

— Да, блин, сказали бы по-людски — мы что, не понимаем? На фига дураков-то из людей делать?

— Что-то мы все о грустном, да о грустном... Давайте лучше о бабах, что ли?..

— Та-ащщ полковник, докладаю голосом! — сияющим Дедом-морозом возник в дверях палаты «засланец» — тощий, как антенна Куликова, отставной майор-связист. — Боеприпасы на передовую доставлены! БМП к старту готова!

Под его оттопырившейся больничной пижамой интимно звякнуло. Появление майора вызвало радостное оживление собравшихся, результатом которого явилось:

1.Моментально сдвинутые в проходе между койками две табуретки.

2.Стремительно образовавшийся на табуретках натюрморт: домашнее сало с чесночком, соленые огурчики с притаившимся в них ядреным хрустом, чуть подсохшие кривоватые жареные хеки, припасенные с ужина, и разрубленная на четыре части блестящая фиолетовая луковица (Петрович, ты что ль, лук резал? Ну, ты и намельчил!).

Дивным заключительным аккордом симфонии прозвучало звяканье водруженных вокруг натюрморта стаканов и занявшая свое почетное место в центре композиция из двух бутылок «Русской». Сладостно-нетерпеливые вздохи рвались на свободу из томящихся грудей.

— Ну, садимся!

— Та-ак!! Эт-то что еще?!

Блин. Ну, бл-лин!!! Представьте себе дембеля, оттрубившего от звонка до звонка два года в какой-нибудь распоследней собачьей дыре. Днями подыхал от жары, ночами отстреливался, трясясь от ледяного ветра в каменистом окопе. Два года жрал одни просроченные концентраты — не видел даже обыкновенной сырой картошки, а воду пил с пантоцидом вприкуску. Забыл, как выглядят телевизор и живая женщина.

И вот — прилетает, наконец, вертолет (прилет которого срывался раз пять). «... А впереди у нас — Кабул, а дальше — Родина...». Помятый завистливыми объятьями остающихся корешей, облизанный верной собакой Ханумкой, в кое-как разглаженной под матрасом парадке (утюга-то нет), с одинокой, но честной медалью «За отвагу», с «дипломатом», в котором — платок для мамани, да бритва для папани, купленные на несчастные солдатские копейки, да десяток мутных фоток — влезает наш парень в дюралевое нутро вертушки и, не веря себе, устраивается на откидной сидушке, вздрагивая от нервного озноба. Качнулись горы, затерялась внизу застава с выгоревшим красным флажком...

И в этот момент парень замечает пушистый хвост «Стингера», стремительно несущегося вслед вертолету со склона хребта...

Примерно такой вот «Стингер» явился нашим героям в образе старшей медсестры Марьпалны, грозы отделения и редкостной стервы.

— Иван Федорович, это что такое?! Вы старший по палате или кто?! Я предупреждала насчет этого?!

— Ну, Марьпална...

— Предупреждала, я спрашиваю?!

Народ безмолвствовал, угрюмо глядя в сторону. Кому, спрашивается, нужны залеты перед пенсией? Да и пораньше никому не нужны. Скандалить с этой дурой? Упрашивать? Да ну, пацаны, что ли...

— Иван Федорович, последний раз предупреждаю! Еще раз повторится — перед начальником госпиталя объясняться будете!

Толстый белый смерч пронесся по палате, сметя водку с натюрморта. Хлопнула дверь палаты. Мужики молчали, тоскливо глядя на осиротевшую закуску, которая стала теперь просто едой.

— Блин, как же это так, а? Ведь Маринка должна была дежурить!..

— Да фиг ли теперь... Семеныч, это ты виноват! Разведчик, называется — ни охранение не обеспечил, ни оперативную обстановку не уточнил...

— Ну чо... И на старуху... бывает порнуха...

— Не, это связист виноват: «БМП к старту готова!». Не фиг понтоваться было. Какая это БМП? Так только, душу чуток согреть...

— Простите, а БМП — это что? — подал от окна голос лейтенант-двухгодичник с загипсованной ногой, «пиджак», затесавшийся в палату старых зубров.

— БМП, студент — это Большая Мужская Пьянка, — со вздохом пояснил ему лысый полковник-разведчик. — И произошел, как видишь, её подрыв... Ну что, кто-то о бабах поговорить хотел?