Рассказы

Голос продавщицы звучал четко и уверенно, отдаваясь эхом в бутылке.

Долго еще колесил он по округе. Надежда на удачу едва поспевала за ним. За это время могли найтись и непочатая альтернатива его стеклянной подруги, а также друзья-собутыльники и даже стакан.

Наконец Савельич вспомнил про тетю Зину – милую и отзывчивую приемщицу стеклотары из дальнего гастронома. Тетя Зина принимала решительно все, чуть ли ни бой и крышки от бутылок. К ней выстраивались очереди, и каждый уходил от нее с пустыми руками.

В голове Савельича просветлело, как будто из нее вынули все лишнее. На сей раз осечки быть не должно. Дорога предстояла длинная, и он пустился в нее без оглядки на былые неудачи, тряся перед собой перевернутой вверх дном бутылкой. На него начали подозрительно оглядываться. Он перестал трясти.

До гастронома доковылял уже опустошенный и пристроился в хвост расхлябанной очереди, состоящей по большей части из таких же неухоженных и неприкаянных, как он.

– За кем я тут буду? – спросил Савельич, стыдливо пряча бутылку за пазуху.

– Ну, за мной, – пробасил мужик в рваной телогрейке, похожий на строителя. – А тебе чего?

Вдогонку вышло горькое облако матерщины. Савельич зашатался.

– Дык, того же, что и тебе. – Ему пришлось выудить бутылку.

– Из-под конфет, что ли? – гаркнул «строитель» специально погромче.

– Смотри-ка, шоколад в одно горло, а фантик в другое засунул, – охотно подхватили в очереди.

– Живот тебе не скрутило?.. Свернулся сам, как бумажка.

– Не-е-е, это евоная баба сожрала… от нее память.

Савельича тут же окрестили фантиком, тем более и вид у него к тому времени стал соответствующий – мятый и заброшенный, с растерянной остекленевшей улыбкой на небритом лице. Очередь радостно галдела на ломаном русском.

«Была бы там хоть пачка от папирос», – думал Савельич. – «А еще лучше хабарик. Или целая папироса. Нет, две. На худой конец джинн какой-нибудь, а не эта курва. У-у!»

Он щелкнул по стеклянной оболочке. Крупская криво улыбнулась, подмигнув одним глазом. Никакого ответа на эту бабью наглость у него не нашлось. Зато нашелся милиционер, твердым властным шагом направлявшийся к очереди.

– Мент, мент, – загудело по рядам.

– Чем занимаемся?

Относился ли вопрос милиционера к настоящему моменту или вообще, никто не понял, но на всякий случай все начали тыкать пальцами в Савельича и ныть, словно капризные дети.

– Заберите вон этого, с фантиком.

Участковый сразу выделил из группы местных выпивох пришлого, каким-то ветром занесенного в его владения.

– Нарушаем?

Стальной козырек навис над самым лбом Савельича, подернутым свежей испариной.

– Ни, ни, – залепетал он.

– Фокусы показываем? – участковый заглянул в бутылку.

На это Савельич лишь выпустил изо рта душную струю вчерашней заморенной селедки.

– Документов, конечно, нет? – разговор влился в привычное русло. – Одни фантики?

– У меня это… Комната есть, там все документы, – вспомнил Савельич.

Действительно, кроме пресловутой тары у него имелась пустая комната в комуналке, из которой он каждое утро выходил на бутылочный промысел. С готовностью он назвал адрес.

– Проверим, – злобно оскалился участковый.

Он вывел Савельича из очереди, не дав ему оставить у стены злосчастную бутылку.

– С собой бери, иначе за мусор оштрафую!

Пришлось наклоняться до помутнения в глазах и нести свой «крест» до поворота улицы под язвительные реплики неприветливых людей.

– В кондитерском попробуй сдать.

– Нет, ему в обменник надо. Это же долл'aры внутри, с чьей-то рожей.

Савельич еле брел, разморенный смеющимся в спину солнцем. Последнюю попытку сдать бутылку он совершил возле метро. Прильнул к разинутой пасти одного из ларьков и промямлил в темноту:

–У меня там это… документы. Фу ты, стерва! Не документы – фантик один. С фантиком принимаете?.. Эй, есть кто-нибудь? Девушка! Или не девушка?

Ларек притворился пустым. А может, у Савельича сел голос, и он так ничего и не сказал. Он так устал, что уже расхотел и пить, и есть, и вообще жить. Треклятая бумажка вытряхнула из него всю душу, но бутылка не давала покоя, словно и сама хотела избавиться от содержимого, а Савельич был единственной ее надеждой на освобождение.

Для него слишком тяжела оказалась эта задача. Он оставил бутылку на ступенях метро, а сам примостился в каменной нише стены, наблюдая издали, в какие руки попадет его подопечная. Оставить ее на произвол судьбы он уже не мог.

Так просидел он целый час. Задремал. Очнулся – тара была на месте. Разные люди проходили мимо, некоторые нацелено тянулись к бесхозной емкости, но одергивали руку, едва заметив, что внутри что-то есть.

– Неужто только я такой? Позарился на фантик, – с горечью вздохнул Савельич и, подскочив к бутылке, с размаху хватил ее об острый край ступени. Но, видно, не сильно размахнулся или по какой другой причине, только она не разбилась, а запрыгала по лестнице, перекатываясь и звеня, будто мелочь в пиджаке.

Савельич подобрал ее, обтер и засунул в свой рваный карман. Ему показалось, что он сам похож на эту бутылку, осушенную до дна с болтающейся скомканной душой внутри. И ничем эту душу не поддеть и никак не разгладить. А пристраивать свою судьбу чужим людям – это уж и вовсе пустое дело.

– Ну что, горемычная. Пойдем, выпущу тебя на свободу, – сказал Савельич и направился к набережной.

Речку он не любил, она была серой и холодной, даже в такую жару. Но идти и впрямь было некуда. У спуска он чуть замешкался, раздумывая, правильно ли делает. Потом сплюнул и бодро зашагал вниз.

По реке пробежало волнение, видимо, от недавнего катера. В горле и голове у Савельича бурлило. Он нагнулся, держась за край гранитной набережной, чтобы не упасть от головокружения, и поставил бутылку на воду – осторожно, чтобы не перевернулась.

– Небось, соскучилась по жидкости? Ну, плыви с Богом.

Волна подхватила сосуд и, посеребрив серебристыми бликами, понесла по неспешному течению города, туда, где уже заходило солнце. Бутылка танцевала на волне, махая горлышком в разные стороны. Шоколадное послание уплывало вместе с ней.