Рассказы
Шрифт:
"Ничтожный трус, наивные отговорки не способного ни на что! Бессмысленные оправдания труса, который не дышит жизнью бесконечной Богини. А ты ведь сегодня, между прочим, взял с собою нож!"
Да, это правда, и нож я сегодня с собой взял, но не был готов с ответственностью к тому, что применить сегодня мне его будет необходимо. И да, я трус, и мне известно самому хорошо, что я же и ничтожество; но вот она ведь здесь, сидит передо мной, и я пытаюсь всеми силами убедиться подойти сейчас же, нанести ей удар справа в шею. А можно и слева, ведь так подумают, что это левша; тем не менее, тело мне оттащить придётся всё равно, и потом-то уже нельзя будет сказать с уверенностью, спереди или сзади был нанесён удар? А потому сторона не так уж важна. В такую шею умиротворённую и грустную - она готова будто, ароматом своим шепча: "Подойди ко мне милый, ведь нож в правом кармане твоём, и он - для меня.
Но если бы я знал вчера, а ведь убийство совершается не просто так, ах, если бы чуть позже, после занятий хотя бы - и тогда я был бы готов, ах, может, сегодня ещё станется так, что мы вновь останемся одни, и тогда - буду ли я готов, сумею ли настроиться за это время? Ежели мне представляется так явно, как делаются углубления в рельефе смуглого тела; ежели я хочу так этого, то почему - ведь это Воля моя - Вселенная не помогает, а ведь должна в таком случае; тогда, быть может, это испытание, и я сейчас думаю и хочу сделать правильно, получа воздаяние, которого заслуживаю - озеро крови этого существа в шести метрах от меня? И мне надо лишь преодалеть этот страх, и тогда-то, о!
– Вселенная поможет мне так, как не помогала никогда ранее?! И поможет убить ту, и та сидит, и та знает. И о чём думаю, и о чём чувствую; но сидит же, не поднимая взгляда вовсе в мою сторону, ни посмотря даже как бы невзначай в сторону эту, ни сказав слова случайного, хотя бы пустякового - конечно, как же я могу просить большего - , будто я умер и улетел в окно, растворившись как опиумный - именно опиумный, и никакой другой - пар, освободив сам себя в атмосферу. Хи-хи-хи. Гонконгская блядь. А может, и вправду я умер - а мой призрак тут, ничего не подозревая, готовится лишить жизни, хотя и сам лишился её только что. Сразу после того как сказал: "доброе утро". А тебе отвечают "Привет". Конечно, а как же иначе, когда тебе пожелали доброе утро. А потом забывают. Конечно, а как же иначе, если ты умер.
Однако я-то не подозреваю ничего; пускай даже и мёртв. Ведь мёртвые не могут подозревать; а ежели даже подозревают, то и не мертвы потом оказываются вовсе. Но догадывается ли она, что этот день может стать последним для неё? Осмелюсь ли я поставить точку? А ведь мне думалось, что я избавился от этого! И мне думалось, что во мне больше нет желания убить, и что нож я ношу лишь по старой привычке, однако же - нет! В убийстве её - жизнь, но коль скоро сие - жизнь труса, втройне сложнее выполнять свою Волю во имя её, Всевышней, Всетёмной, Всебогохульной и Всеизвращающей. И она с улыбкой погружает меня обратно в гуталин, как мать кладёт в колыбель грудного ребёнка - с нежностью и надеждой, что из него-то вырастет кто-то, и будет достоен! Ах, быть достойным! Достойны ли призраки чего-нибудь хотя бы? Хотя бы смерти?
Не способный ни на любовь, ни на убийство.
Кенотаф счастья
Когда тело входит в стадию, когда неумолимо начинает разлагаться, то человека считают мёртвым. Все говорят о важности души, но никто не считает человека мёртвым, когда разлагаться она начинает раньше тела. Наверное душа не является показателем жизни? Или она не может умереть а приори, а потому никто и не верит в её разложение?
Один голос в пустой комнате сказал мне той ночью, что нет ни души, ни тела. Он сказал мне другой ночью ещё, двумя сутками позже, что этот мир наполнен теми, кто является никем, и тем, что является ничем. И что лишь когда это нико и ничто встретит смерть, родится настоящая жизнь, и никто станет кем-то, а ничто станет чем-то. Так сказал.
Но поскольку не было ни голоса, ни комнаты, я не воспринял всерьёз ни слова, ни тишину. Потому что так. И так было лучше. Так было спокойнее.
А потом вспомнил тех двоих девушек опять, и мне стало плохо. То есть, ещё же даже хуже, чем было. Если человек вспоминает что-то вдруг, то ему может стать хуже. А если не вспоминает, то может не стать. И вроде бы во внешней жизни ничего не меняется, но какая на деле происходит разница в отношении ко всему в мире. И этот мир вокруг, он же определяется нами. Не мыслями; может, даже и не действиями; а просто нами - как есть; каждый получает ту иллюзию, которую заслужил. И я искренне верю, что действия - не залог того. Мы можем получить всё, ничего не делая, а можем не получить ничего, прикладывая все усилия. Мы будем проклинать богов и самих себя, и от этого не скрыться. Да, восхвалять богов, когда они помогают; проклинать, когда они всё отбирают - природа человека, и я не хочу в это верить, но я так знаю. Мне не уйти
от знаний так, как я могу уйти от веры. А потому верить - так восхитительно, ведь в любой момент я могу отказаться от этой веры. Но знания непоколебимы - их не может сломать ни одно слово и ни одна вера; и благодарю каждое приятное воспоминание, лелея над ним так, как лелеет мать над своим ребёнком, даже зная, что они бессмертны. Да, верю, что они будут бессмертны даже когда я умру; но это лишь вера, и пытаюсь сохранить все их, ведя бесконечные записи, храня каждую вещь, с которой связано хоть что-то, о чём мне приятно думать.Тело может разложиться, но информация разложиться не может; действия, которые мы сохранили и чувства, которые пережили разложиться не могут. Но мне так охота! Мне так охота переживать эти воспоминания о временах, когда я был счастлив, даже после смерти. Не осталось больше ничего, кроме них. Счастье мертво; навещаю могилу его в прямых лабиринтах воспоминаний; и я не в силах сделать что-то большее; не в силах воскресить счастье, выкопав его из могилы, как не в силах создать новое. Занавес.
Раз счастье мертво, хочу к нему; я верю, что мы встретимся там где-то, и оно примет с радостью того, кто навещает его могилу уже так много времени, скорбя и рыдая, уткнувшись в кенотаф, предаваясь приятным воспоминаниям. Его призрак навещает меня время от времени; быть может даже станется так, что это оно говорило мне теми ночами; зовя к себе. И я верю, что лишь то, что мертво, способно на вечную жизнь.
Так я решил стать призраком.
Да, я волен в любое мгновение принять любое решение, но не волен в любое мгновение это решение исполнить. Чтобы стать призраком, мне нужно знать больше. Мне нужно знать как и когда. О, Боги, внемлите моему скромному желанию! Есть ли на свете более скромная просьба чем знание о том, как стать призраком? Да, это чудесно - ходить по местам, где хочешь остаться вечно; преследовать тех, кого не хочешь покидать; но я же не глупец, и мне нужна гарантия. Мне нужно знать, а вера может сыграть злую шутку, подобно паразиту заставив меня сделать то, что я не должен.
И исследовал и изучал; и провёл много часов, понимая, осознавая, разговаривая с собой и не только с собой; и много увидел и услышал многое тоже, а потом мне позвонила она, а я как будто забыл о ней до этого момента, насколько вообще можно забыть самого важного человека в своей жизни. И когда она позвонила, я забыл о том, что счастье мертво, и о том, что я хочу быть призраком; потому что это так, и так происходит всегда, когда она говорит со мной, но я-то знаю, что с её стороны это не так; и что когда я говорю с ней, это для неё совсем не то, что для меня, а я продолжаю верить, что дружба не может быть безответной. Дружба ведь не может быть односторонней, в отличии от любви? Я верю так.
И когда она позвонила, вспомнил, что хочу с ней быть всегда, и не хочу покидать её, и хочу целовать её, уставшую от меня, в щёку, когда она спит, слышать её голос, которым она всегда говорит, что я ненормальный; смотреть на её фирменное выражение удивления, которое она всегда показывает, сгибая обе руки и разводя их в стороны;
а потом понял, что этот звонок был два месяца назад, и это был последний звонок; и его я завершил, бросив трубку, потому что не хотел, чтобы она слышала, как я застонал и свернулся на полу из-за того, что от меня отрёкся кто-то последний живой, и кто-то последний из тех, кто был этим самым "кто-то".
И как и тогда, вспомнив теперь, я проклинаю эту жизнь, как будто она может быть проклята ещё больше. То. что я узнал, когда исследовал и изучал, было чудесно и восхитительно. Я узнал, что мне нужно выбрать место, где мой дух будет ходить после моей смерти; мне нужно выбрать людей, к которым мой дух будет приходить после моей смерти; мне нужно умереть, осознавая, как много ещё дел будут гнить, ожидая, пока их кто-нибудь сделают, но так и не дождутся, потому что я буду мёртв. И теперь мне стало всё равно, насколько это правда, потому что терять - нечего, но зато обрести - есть возможность, напротив, то, что станет для меня самым бесценным даром, который я получил за свою... жизнь? Жил ли я? Этот вопрос поставил точку. Лучше ли эрзац-жизнь, чем полноценная смерть?
Последний раз, когда я к ней пришёл, она посмотрела на меня какими-то растерянными чуть испуганными глазами, и моя улыбка сразу превратилась в смущённую ухмылку. Я не привязываюсь к людям; я привязываюсь к местам. Но она и её квартира - это единственное место, про которое не могу сказать наверняка. И когда я вдруг решил прийти, мне показалось достаточным оповестить об этом самого себя; места ведь не оповещают. А на её реакцию мне просто хотелось посмотреть. Просто хотелось проверить.