Рассказы

Баба Соня мне, как водится, поддакивала, изумлялась суммам, которыми я «ворочал», а потом, когда я уже собрался уходить, сказала:

— Да, Вовунчик. Ты у меня Ротшильд. Молодец, мой золотенький. Только запомни, Вовунчик, деньги — говно.

— Я прямо обалдел. Я и слов-то таких от неё никогда не слышал. А тут — нА тебе: говно, и точка. Я чего-то стал возражать, кричать про «совковую бедность». Баба Соня опять стала мне поддакивать, хвалить новые времена:

— Хорошие сейчас времена, — говорила баба Соня, — очень хорошие, золотенький ты мой.

— Да! — орал я. — Да! Наконец-то люди стали свободными! Не то, что раньше. Теперь можно работать, зарабатывать и достойно жить!

— Правильно, Вовунчик, так держать!

— Деньги — это чеканная свобода! А человек должен быть свободным!

— Молодец, Вовунчик! Карл Маркс ты мой!

— Карл Маркс — придурок! — перешёл я на визг. — Он был против нормальных капиталистических отношений! Семьдесят лет люди в этой стране сходили с ума! А почему!?

— Атомка, — сказала баба Соня.

— Какая такая ещё «атомка»? — «чавкнулся» я со своих теоретических вершин. — Что за атомка?

— Запустили люди вокруг земли атомку, — как будто начала рассказывать сказку баба Соня. — Вот она теперь летает-летает и всех с толку и сбивает. Кто орёт «комунизьм!», кто орёт «деньги!», а всё это, Вовунчик — что?..

— Что?

— Говно.

— Ну ты, бабуль, совсем уже…

— Я, да, золотенький мой, я — совсем. Старенькая и глупая. А у тебя всё впереди, Вовунчик ты мой… Ты там, когда из подъезда будешь выходить, осторожно, смотри не споткнись. Там лампочка разбита.

— Вот они — совки! Только бы им лампочки бить…

— Ну да, ну да… Мальчишки шалят. Это всё Серёжка. Помнишь Серёжку-то?

У бабы Сони во всём всегда был виноват «шалун» Серёжка. Уже лет десять-пятнадцать. Несмотря на то, что Серёжка уже пять лет как отслужил в армии и стал папой двойни.

В подъезде я, разумеется, забыл о предупреждении бабы Сони, оступился на тёмной лестнице и разорвал куртку о раскрытую дверцу почтового ящика. Только тут я вспомнил, что баба Соня уже год как почти не выходила на улицу. Откуда она знала про лампочку?

Так или иначе: самое краткое определение денег, данное бабой Соней, я запомнил на всю жизнь.

Через два дня наш кооператив лопнул, директора его посадили, деньги за месяц работы нам не выплатили, и я вернулся работать в университет на сто двадцать рэ, о чём нисколько не жалею.

Уже потом, через несколько лет, я узнал, что четыре года, пока родители были в командировке, мы жили с бабой Соней на её пятидесятирублёвую пенсию. Деньги, которые нам присылали родители из Африки, баба Соня откладывала мне на книжку. С пятидесяти рублей, кстати, она тоже кое-что откладывала и опять же — мне.

С детства я обожаю толокно. Оно стоило, кажется, пачка четырнадцать копеек, и хватало пачки на неделю. По-моему, толокно намного вкуснее какао. Вы знаете, что такое толокно? Если не знаете, вы несчастные люди.

Только с приездом родителей я узнал, что курицу и всякое другое мясо можно сразу жарить. Для меня это было серьёзным открытием. Я был уверен, что сначала курицу варят. Для мягкости, а заодно для бульона. Причём бульон — не главное, потому что он не такой вкусный, как курица. А уже потом курицу обжаривают в самодельной панировке, которая делается из старого хлеба. А если мясо и курицу жарить сразу, то они никогда не прожарятся. Я и сейчас люблю обжаренную варёную курицу, больше, чем просто жареную.

Но, конечно, самое вкусное — это лук, чёрный хлеб и подсолнечное масло. И ещё — яичница. Глазунья — это самый вкусный в мире деликатес. И ещё — кефир, особенно, если зелёную крышку продавить пальцем и вынуть так, чтобы она была надета на пальце. И тот кефир, который ты слизываешь с крышки — самый вкусный.

И ещё — бабасонин кисель, пахнущий зимой.

И ещё: по воскресеньям с утра, во время передачи «С добрым утром!», очень вкусно съесть бутерброд с докторской колбасой. Каждый день есть бутерброд с колбасой — совсем не вкусно. А вот раз в неделю — объедение.

Баба Соня умерла в глубокой старости, тихо и спокойно. Перед смертью попросила докторской колбаски.

У меня такое чувство, что в детстве у меня было всё. И даже семь копеек на фруктовое мороженое по субботам. И даже чёрный каучуковый мячик.

А вот сейчас всё время чего-то не хватает. То ста рублей на такси, то тысячи рублей на починку зуба, то десятка тысяч на остекление балкона, то полстони тысяч на курорт…

Что такое? В чём причина? Кто виноват?

Наверное, атомка.

Петрос, укротитель ветров

Я сидел на греческом острове Миконос уже третий день.

Дело в том, что рядом с Миконосом находится остров Делос. Делос — это место, где родились Аполлон с Артемидой. Делос — центр Киклад. Одна из пуповин Греции. Священный остров. Две недели этаким одиссеюшкой шмалять по Эгейскому морю и не побывать на Делосе — это всё равно что сходить в баню и забыть попариться. Или: попариться и не выпить. Или: выпить и не подраться. Или: подраться и обратно не выпить. Или: не попариться… извините, меня занесло: дворовое детство, влияние улицы.

Возвращаюсь на Киклады. На Делос можно попасть только с Миконоса. Полчаса на катере «Маргарита». Еще, правда, на Делос можно попасть с Тиноса. Но я печально сидел, как старый кастрированный кот на подоконнике, на Миконосе. Уже третий день подряд дул сильный ветер. А когда на Кикладах дует ветер, корабли не ходят. Ходят только паромы-гиганты, но не на Делос.

— Когда «Маргарита» пойдёт на Делос? — спрашивал я капитана, старика, с кожей на лице, напоминающей бывалые кожанки героев гражданской войны.

— Это знает только Бог, — отвечал капитан. — Может быть, завтра…

«Завтра» по-гречески — «аврио». У них все «аврио», как и у нас.

— Когда откроется магазин?

— Аврио.

— Когда, наконец-то, чёрт вас всех возьми вместе с вашими цациками и сувлаками, мне поменяют в номере полотенца?!!

— Аврио, может быть. А может и не быть. Это знает только Бог.

Я начинал всё больше волноваться: в Москву нужно было — кровь из носу — вылетать через четыре дня.

Ветер, в принципе, мог дуть ещё долго, хоть месяц. Делос медленно, но верно, отменялся. Обидно.