Рассказы

Работал Крюков слесарем. Устроился сюда после армии совершенно случайно. Крутил гайки, стучал молотком, пачкал руки в солидоле. Иногда работы у него бывало много, иногда целыми днями приходилось бездельничать. Но и при запарке, и при безделье он знал, что от него ничего не зависит. Есть он на месте или нет — безразлично. В прошлый раз, год назад, когда он вот так же вышел из отпуска, у него было приподнятое, праздничное настроение — до тех пор, пока он не увидел на своём рабочем месте другого парня, Заварзина. Тот справлялся с его делом ничуть не хуже. И вообще, начальство заметило, что Крюков явился на работу, только ближе к вечеру. Это было почему-то неприятно.

Вот и сейчас он не ждал ничего иного.

Уже несколько раз он всерьёз подумывал бросить всё, перейти работать в какое-нибудь другое место, но не знал, чего ему в действительности хочется. И вот это тянулось уже который год, всё накручивая и накручивая раздражение в душе Крюкова. Томительно, тоскливо было ему сейчас идти к себе в раздевалку, зевая и злясь на раннее пробуждение. Спецовка ждала его там, как верная, но нелюбимая жена. И носить её ещё целый год…

Он не радовался ничему, даже весёлые возгласы мужиков, которых давно не видел, не расшевелили. Его поздравили с праздником.

— С каким это?

— Как же — первый рабочий день!

— А-а…

Едва поздоровавшись и скупо ответив на обычные вопросы, он быстро переоделся и ушёл к себе. Поставил чайник, дождался, пока тот вскипит, сделал заварку покрепче и, неторопливо прихлебывая, стал вспоминать, что хорошего было у него в отпуске, о чём можно рассказать мужикам. Получалось, что рассказывать нечего. «Надо будет выдумать что-нибудь, — уныло решил он. — Скажу — пил почти всё время. Поверят…» Его почему-то начала бить лёгкая дрожь, словно от озноба, и он глушил чай стаканами, снова и снова разогревая его, и никак не мог справиться с собой.

За окном медленно, тягуче рассвело. Крюков посмотрел вокруг себя, на стены, на верстак, внимательно изучил потолок. Всё было по-прежнему, как месяц назад, как три года назад. Он осторожно поднёс к губам стакан с горячим чаем, замер на мгновение, а потом резко толкнул стакан от себя, так что тот, плеская, заскользил по столу и едва не свалился.

«Не могу, не могу больше! Не хочу быть здесь! Не хочу смотреть на всё это, не хочу этого видеть изо дня в день! Не хочу ничего этого! Господи! Что мне делать? Сейчас придут, работу принесут какую-нибудь — что я им скажу?.. Ох, плохо, плохо мне, невместно!»

На его счастье, никто не шёл — не было работы. И он сидел на жёстком вертящемся табурете, положив руки на стол, тосковал о чём-то, а о чём, и сам не знал. И даже сидеть ему было неудобно. Хорошо бы прилечь возле стеночки, прикрыть глаза. Но для этого нужна лавка. А лавки у них в цеху не было — не обзавелись.

Минуты текли, плавно сливаясь в часы. «Хоть бы домой поскорее!» Но даже до обеда было ещё далеко. Крюков вздыхал, томился, мрачно озираясь исполобья по сторонам. «Глаза бы мои не глядели! Всё, пишу заявление, хватит!» Он стал рыться в ящике стола, отыскивая чистый лист бумаги.

В цеху словно бы стало темнее.

Наконец он вытащил старый желтоватый листок и, прикусив язык, начал выводить: «Начальнику производства… от слесаря… Заявление… прошу… по собственному желанию…» Покурил, глядя на дело своих рук. Оставил заявление на столе и пошёл размяться, побродить, завернуть к кому-нибудь в гости. Ему вроде полегчало теперь, когда мысль об увольнении материализовалась на листке бумаги. Словно что-то громоздкое, давно стоявшее на одном месте и вросшее в землю, вдруг двинулось и стало постепенно набирать ход.

Крюков шёл мимо сварочного участка. Знакомый газорезчик, пристроившись на табуретке, стоящей на листе толстого металла, прорезал в нём отверстие. Мощная газовая струя, с оглушительным шипением ударяясь в лист, выбрасывала прямо вверх, из-под самых рук парня, столб расплавленных капель. И удивительно было, что ни одна из этих капель не попадала ни на спину, ни на руки, ни на голову резчика, а он сидел, словно заговорённый, в лёгкой рубашке с засученными рукавами вместо толстой жаркой робы, нарушая все инструкции, и, казалось, не обращал внимания на опасный фейерверк. Капли, волнами падая вокруг него, взрывались, разбивались на мелкие искры, и всё это было похоже на отчаянный танец слегка нетрезвого человека. А парень сидел как будто внутри защитного поля, отталкивавшего раскалённые капли. И это действительно было поле — поле опыта, долгих упражнений и постоянного труда.

Недалеко стоял другой парень в сварочной робе, внимательно наблюдавший за действиями резчика. А, понятно, ученика дали… давно пора.

Наконец газовая струя пробила толщу листа, с глухим рёвом вырвалась снизу ослепительным снопом и загуляла, зафырчала удовлетворенно, мгновенно образовав небольшое озерцо лавы. Парень погасил резак, снял очки, улыбнулся и помахал Крюкову рукой. Крюков кивнул и пошёл дальше.

Он поздоровался за руку с попавшимся ему навстречу штамповщиком Колькой Мологиным. Тот вопросительно кивнул головой снизу вверх: ну, как дела?

— Да так, не очень… первый день…

Колька хмыкнул укоризненно и в то же время с пониманием, и направился куда-то на сборочный участок.

В углу лежала небольшая куча хороших, ровных досок, приготовленных, видимо, для того, чтобы подкладывать их под тяжёлые стальные болванки. Крюков подумал: жаль, пропадёт материал, а ведь можно было бы…

— Это чьи? — спросил он у проходившего мимо мастера, нарочито небрежно пнув доски.

— Если нужны — бери, — сказал мастер равнодушно. — Ещё привезут.

Какая-то странная полутьма стояла в цеху, словно на улице и не рассветало.

— Ну, зима пришла! — с удовольствием щурясь, объявил слесарь Михаил Иваныч Панкратов, невысокий, грузный мужик лет пятидесяти, входя с улицы в цех. Дверь, притянутая тугой пружиной, громко хлопнула, он её не удерживал. И в одно короткое мгновение, что дверь была открыта, Крюков успел рассмотреть за спиной Иваныча несущиеся белые струи, и почему-то только потом увидел, что и сам мужик весь облеплен мокрым снегом. Панкратов, стащив много повидавшую на своём веку кроличью шапку, тут же начал оббивать ею плечи и грудь, поочередно вытягивая далеко вперёд руки, шумно выдыхая воздух, словно веником парился в бане, и даже ногами притопывал от удовольствия.

— Снег, что ли? — не поверил Крюков очевидному.

— Глянь, что делается! — задорно гикнул Иваныч, вытащив изо рта чинарик и ловким щелчком отправив его в мусор. — Покров! Заметает напрочь! Как домой-то пойдём, а?! В осенних-то ботиночках?! — он как будто радовался этому, а из улыбчивого, гнилозубого рта его все шёл и шёл дым, никак не кончаясь…

«А как же она пойдёт домой — в своём лёгком костюме и туфлях, даже без зонта?..»

Вот почему было так темно: снаружи бушевала мокрая метель. Крюков открыл дверь, выглянул на улицу и чуть не задохнулся под напором холодных, тяжёлых хлопьев, норовивших залепить глаза. Он вышел на свободу в своём лёгком комбинезоне, повернулся к метели лицом и так стоял несколько секунд, позволяя ветру пронизать свою одежду насквозь.