Рассказы
Шрифт:
Я смеюсь, сам того не желая: от жестокости он перешёл к сюрреализму.
— Ты, действительно, веришь в это дерьмо, да? Ты на самом деле так думаешь?
— Нет. Это вполне обоснованная точка зрения… Но сейчас мне она не кажется правильной — и я не хочу, чтобы она была правильной. Я выбрал нечто совершенно иное. Остановись здесь.
— Что?
— Я сказал: стоп.
Я растерянно оглядываюсь, отказываясь верить, что мы уже пришли. Это не было какое-то особенное место — обычное, окружённое уродливыми эвкалиптами, по колено в засохшем
Я оборачиваюсь к нему, прочёсывая свой парализованный мозг в поисках хоть какой-нибудь стратегии, чтобы добраться до его оружия — или выбраться из зоны его досягаемости прежде, чем он сможет выстрелить, — когда он, совершенно искренне, говорит:
— Я могу помочь тебе. Я могу облегчить это.
Секунду я пристально смотрю на него, потом срываюсь на рыдания: долго, неуклюжие, взахлёб. Он терпеливо ждет, пока я, наконец, не смог выдавить:
— Как?
Левой свободной рукой он лезет в карман своей рубашки, достает какой-то маленький предмет, и на ладони протягивает мне мне, — посмотреть. На мгновение я подумал, что это капсула, какое-то лекарство, — но это не так.
Не совсем так.
Это аппликатор нейронного импланта. Через прозрачную оболочку я смог разглядеть серую крупинку самого импланта.
У меня есть одно мгновение, лихорадочная игра воображения обнадеживает: это мой шанс, наконец, обезоружить Картера.
— Лови. — Он бросает это устройство прямо мне в лицо, а я поднимаю руку и на лету ловлю его.
Он говорит:
— Конечно, это на твоё усмотрение. Я не собираюсь заставлять тебя его использовать.
Я внимательно разглядываю вещь. Мне в лицо лезут мухи, и я отмахиваюсь от них свободной рукой.
— Что мне это даст? Двадцать секунд космического блаженства перед тем, как ты вышибешь мне мозг? Какие-то галлюцинации, достаточно яркие, чтобы заставить меня думать, что всё это было сном? Если ты хотел облегчить мне боль от понимания, что я умру, тебе нужно было просто выстрелить мне в затылок пять минут назад, когда я думал, что у меня есть шанс.
Он сказал:
— Это не галлюцинация, это система… отношений. Философия, если хочешь.
— Что ещё за философия? Вся эта чушь о… границах в пространстве и времени?
— Нет. Я говорил тебе. Я не покупал это.
Я почти срываюсь.
— Так это твоя религия? Ты хочешь обратить меня прежде, чем убьёшь? Хочешь спасти мою гребаную душу? Вот так ты справляешься мыслями о тех, кого убиваешь? Думаешь, ты спасаешь их души?
Он беззлобно покачал головой.
— Я не называл бы это религией. Нет никакого Бога. Нет никаких душ.
— Нет? Ну, если ты предлагаешь мне все утешения атеизма, мне для этого имплант не нужен.
— Ты боишься умереть?
— А ты как думаешь?
— Если воспользуешься имплантом — бояться не будешь.
— Ты хочешь сделать меня смертельно храбрым, а потом убить? Или неизлечимо тупым? Я предпочёл бы кайф.
— Не храбрым. И не тупым. Понимающим.
Возможно, у него не было ко мне сострадания, но я всё ещё был человеком
в достаточной мере, чтобы оказать ему эту честь.— Понимающим? Думаешь, купиться на какую-то жалкую ложь о смерти — это быть понимающим?
— Никакой лжи. Этот имплант не изменит никаких твоих убеждений.
— Я не верю в жизнь после смерти, так что…
— Чью жизнь?
— Что?
— Когда ты умрешь, будут другие люди продолжать жить?
Мгновение я просто не могу говорить. Я борюсь за свою жизнь, а он считает, что все это — некие абстрактные философские дискуссии. Я почти кричу:
— Перестань играть со мной! Покончим с этим!
Но я не хочу конца.
До тех пор, пока я могу продолжать говорить с ним, всё ещё остается шанс, что я смогу заинтересовать его, отвлечь его внимание, возможность какого-то чудесного спасения.
Я делаю глубокий вдох.
— Да, другие люди будут продолжать жить.
— Миллиарды. Возможно, сотни миллиардов, в грядущих столетиях.
— Не нужно этого дерьма. Я никогда не верил, что Вселенная исчезнет, когда я умру. Но если ты думаешь, что это большое утешение…
— Насколько разными могут быть два человека?
— Я не знаю. Ты чертовски другой.
— Ты не думаешь, что среди всех этих сотен миллионов, миллиардов, будут такие же люди, как ты?
— О чем ты вообще… вообще говоришь? Реинкарнация?
— Нет. Статистика. Не может быть никакой «реинкарнации» — нет души, чтобы возродиться. Но в итоге — совершенно случайно — появится кто-то, кто будет воплощать все то, что определяет тебя.
Я не знаю, почему, но чем безумнее это все становится, тем бо'льшую надежду я ощущаю — как будто изощренная больная сила картеровских рассуждений может сделать его уязвимым в других отношениях.
Я говорю:
— Этого просто не может быть. Как кто-то может иметь мои воспоминания и мой опыт?
— Воспоминания ничего не значат. Твой опыт не определяет твою сущность. Случайные детали твоей жизни являются поверхностными, как и твой внешний вид. Они могут иметь форму того, чем ты являешься, — но не быть неотъемлемой частью твоей личности. Это ядро, глубокая абстракция.
— Душа по-другому…
— Нет.
Я неистово качаю головой. Нет ничего, чтобы угодить ему. Я слишком плохой актер, чтобы сделать аргумент убедительным — и тот лишь может купить мне немного больше времени.
— Ты думаешь, что я должен чувствовать себя лучше при мысли о смерти, потому что когда-нибудь в будущем у меня будут общие, абстрактные мысли с незнакомыми мне людьми?
— Ты говорил, что хочешь детей.
— Я лгал.
— Хорошо. Потому в этом нет смысла.
— И я должен чувствовать удовлетворение от мысли о ком-то, кто никакого отношения не имеет ко мне вообще, у которого нет каких-либо воспоминаний обо мне, нет чувства общности…
— Сколько у тебя общего теперь, с самим собой, когда тебе было пять лет?