Расследование отца Брауна (сборник)

«Сожрали?» – мелькнула кошмарная мысль, и Энгусу чуть не стало дурно при мысли о безголовых созданиях, поглощающих и перемалывающих человеческую плоть.

Он сделал над собой усилие и обратился к Фламбо:

– Итак, бедняга испарился словно облако, оставив на полу кровавое пятно. Не иначе мы имеем дело с потусторонним миром.

– Потусторонним или нет, – отозвался Фламбо, – нам остается только пойти вниз и обратиться к помощи моего друга.

Они миновали привратника с ведром, который снова побожился, что мимо него никто не проходил, швейцара и продавца каштанов, упрямо стоявших на своем. Оглядевшись в поисках четвертого наблюдателя, Энгус взволнованно спросил:

– А где полицейский?

– Прошу меня простить, – ответил отец Браун, – но я отправил его выяснить для меня кое-что важное.

– Чем скорее он вернется, тем лучше, – бросил Энгус, – потому что тот бедняга наверху не только убит, но и неведомым образом испарился.

– Испарился? – переспросил священник.

– Отец Браун, – неуверенно промолвил Фламбо, – ей-богу, это скорее по вашей части, чем по моей. Ни друг, ни враг не входил в эту дверь, но Смайт исчез, словно его похитили эльфы. Едва ли тут обошлось без вмешательства потусторонних…

Он не успел договорить, отвлекшись необычным зрелищем: рослый полицейский в синей форме вынырнул из-за угла, подбежал к отцу Брауну и выпалил:

– Вы были правы, сэр! Тело несчастного мистера Смайта только что выловили из канала.

Энгус схватился за голову:

– Он что, спустился на улицу и утопился?

– Клянусь, он не спускался, – ответил полицейский, – и не топился. Ему воткнули нож в сердце.

– И вы по-прежнему утверждаете, что в эту дверь никто не входил? – строго спросил Фламбо.

– Давайте пройдемся вперед, – предложил священник.

Когда они достигли другой стороны полумесяца, отец Браун воскликнул:

– Вот я глупец! Забыл спросить у полицейского, нашли ли они светло-коричневый мешок.

– Почему светло-коричневый? – удивился Энгус.

– Потому что, если мешок другого цвета, все придется начинать сначала, а если светло-коричневый, то делу конец.

– Рад это слышать, – заметил Энгус с изрядной долей иронии, – а я-то думал, что дело и не начиналось.

– Вы должны рассказать нам все, – промолвил Фламбо просто и серьезно, совсем по-детски.

Невольно ускоряя шаги, они спускались по длинной дуге полумесяца. Отец Браун шагал быстро, храня молчание. Наконец с трогательной застенчивостью он произнес:

– Боюсь, вы сочтете объяснение слишком скучным. Мы любим начинать с абстрактных рассуждений, и тут без них не обойтись. Задумывались вы когда-нибудь, что люди редко прямо отвечают на поставленный вопрос? Они с готовностью сообщат вам то, что, с их точки зрения, вы хотите услышать, а не то, о чем вы в действительности спрашивали. Представьте себе, что в загородном имении гостья спросит хозяйку, есть ли в доме кто-нибудь еще? Неважно, что в доме проживают дворецкий, трое лакеев и горничная, которая может находиться в той же комнате, а дворецкий стоять за креслом госпожи, хозяйка ответит, что, кроме гостьи, в доме никого нет. Другое дело, если начнется эпидемия и подобный вопрос задаст доктор. Вот тогда дама вспомнит про дворецкого, горничную и прочую челядь. Это свойственно всем языкам: вы никогда не получите точного ответа, даже если полученный ответ совершенно правдив. Когда эти четверо, в чьей честности не приходится сомневаться, заявляют, что в дверь никто не входил, они имеют в виду – никто из тех, кто вам нужен. А между тем один человек вошел в дверь и вышел из нее, только они его не заметили.

– Невидимка? – уточнил Энгус, приподняв рыжую бровь.

– В психологическом смысле да, – ответил отец Браун.

Спустя несколько минут он продолжил тем же бесстрастным тоном, словно рассуждал вслух:

– Вам не придет в голову вспомнить об этом человеке, пока вы о нем не задумаетесь. На этом строился весь его расчет. Меня натолкнули на эту мысль две-три детали, упомянутые мистером Энгусом. Способность Уэлкина быстро передвигаться пешком. Изрядный размер полоски почтовой бумаги на стекле. Но более всего два эпизода в рассказе девушки, которые никак не могли быть правдой. Не обижайтесь, – быстро добавил священник, заметив, что шотландец замотал рыжей головой, – она не сомневалась в собственной правоте. Нельзя находиться на улице в полном одиночестве за секунду до получения письма. Нельзя в одиночестве вскрыть только что полученное письмо. Кто-то должен стоять рядом, кто-то психологически невидимый.

– Почем вы знаете? – поинтересовался Энгус.

– Но ведь не почтовый голубь принес ей письмо?

– Вы хотите сказать, что Уэлкин сам доставлял девушке письма соперника? – живо спросил Фламбо.

– Да, – ответил отец Браун. – Уэлкин доставлял ей письма соперника. Ему пришлось.

– Хватит! – вспылил Фламбо. – Говорите, кто этот тип? Как он выглядит? Во что одеваются невидимки?

– В красно-синее с золотом, – последовал точный ответ, – и в таком ярком, вызывающе ярком наряде на глазах у четверых невидимка вошел в дом, хладнокровно расправился со Смайтом и вышел, неся в руках мертвое тело…

– Достопочтенный сэр! – вскипел Энгус. – Кто из нас двоих сошел с ума?

– Вы не безумны, всего лишь недостаточно наблюдательны.

Отец Браун сделал три быстрых шага вперед и опустил руку на плечо самому обычному почтальону, который проходил мимо в тени деревьев.

– Почему-то никто не замечает почтальонов, – задумчиво промолвил отец Браун, – хотя их обуревают те же страсти, что и прочих людей. А еще они носят большие мешки, в которых легко спрятать маленькое тело.

Вместо того чтобы спокойно обернуться, почтальон отпрянул и налетел на изгородь. Худощавый, светлобородый мужчина самой непримечательной наружности, но, когда он испуганно взглянул на них через плечо, всех троих поразило его невероятное косоглазие.

Фламбо вернулся к своим саблям, пурпурным коврам и персидскому коту – ему было чем заняться. Джон Тернбулл Энгус отправился к юной леди из кондитерской, чье общество имел дерзость находить приятным, а отец Браун еще много часов прогуливался с убийцей по заснеженным холмам под звездами, но о чем они беседовали, никому знать не дано.

Честь Изрэела Гау

Пер. Н. Трауберг

Оливково-серебристые сумерки сменялись ненастной тьмой, когда отец Браун, укутавшись в серый шотландский плед, дошел до конца серой шотландской долины и увидел причудливый замок. Обиталище графов Гленгайл срезало край лощины или ущелья, образуя тупик, похожий на край света. Как многие замки, воплотившие вкус французов или шотландцев, он был увенчан зелеными крышами и шпилями, напоминавшими англичанину об остроконечных колпаках ведьм; сосновые же леса казались рядом с ним черными, как стаи воронов, летавших над башнями. Однако не только пейзаж внушал ощущение призрачной, словно сон, чертовщины, – это место и впрямь окутали тучи гордыни, безумия и скорби, которые душат знатных сынов Шотландии чаще, чем прочих людей. Ведь в крови у шотландца двойная доза яда, называемого наследственностью, – он верит в свою родовитость, как аристократ, и в предопределенность посмертной участи, как кальвинист.

Священник с трудом вырвался на сутки из Глазго, где был по делу, чтобы повидать друга своего Фламбо, сыщика-любителя, который вместе с сыщиком-профессионалом расследовал в Гленгайле обстоятельства жизни и смерти последнего из владельцев замка. Таинственным графом кончался род, сумевший выделиться отвагой, жестокостью и сумасбродством даже среди мрачной шотландской знати XVI века. Никто не забрел дальше, чем Гленгайлы, в тот лабиринт честолюбия, в те анфилады лжи, которые возвели вокруг Марии, королевы шотландцев.

Причину и плод их стараний хорошо выражал стишок, сложенный в округе:

Копит, копит смолодуНаш помещик золото.

За много веков в замке не было ни одного достойного графа. Когда наступила викторианская эра, казалось, что странности их исчерпаны. Однако последний в роду поддержал семейную традицию, сделав единственное, что ему осталось: он исчез. Не уехал, а именно исчез, ибо, судя по всему, был в замке. Но хотя имя значилось в церковных книгах и в книге пэров, никто на свете не видел его самого.