Расследования комиссара Бутлера
Шрифт:
— Записал бы сразу, и все дела, — пробормотала Фаня, а Ира прыснула: она-то знала, что Мухаммад был не силен в грамоте.
Речь Хадиджи открыла Ире глаза. Теперь она знала, что имел в виду рави, утверждая, что ей, Ирине Лещинской, предстоит спасти Израиль.
Мухаммад был очень плох. Собственно, как мужчина он никуда не годился. Естественно: человек только что пережил припадок. Что там ему виделось, Ира не знала, но что может привидеться эпилептику? Как могла, она постаралась привести Мухаммада в рабочее состояние, она умела растормошить даже паралитика, и пророк воспрянул телом и духом, и в результате излил-таки семя,
— И убей их… потому что… евреи неугодны… нечистые… недостойны жизни… находи их везде… по всему миру… и убей… убей…
Не хватало, чтобы это стало текстом в Коране! У Иры душа ушла в пятки: что, если проклятый ангел шепнет Мухаммаду, что и она еврейка, и вообще чуть ли полгарема у пророка — из публичных домов Тель-Авива? Он должен забыть этот текст.
Должен — хорошо сказать.
И сделать тоже просто, — решила Ира. Она была профессионалкой. Когда Мухаммад, выжатый досуха, откинулся на подушках, он не помнил не только слов Джабраила, но даже имя свое, наверное, мог назвать с третьего захода. А Ира, лаская пророка, шептала ему на ухо иные слова, не имея ни малейшего представления о том, есть ли они в каноническом тексте Корана. Плевать ей было на Коран, одно она знала: Мухаммад не должен говорить о евреях ничего плохого. Ничего.
— Если придут к тебе иудеи, — шептала Ирина, — то рассуди между ними… А если отвернешься от них, то они ничем не навредят тебе…
— Не навредят… — пробормотал Мухаммад, переворачиваясь на живот.
— …А если станешь судить, — шептала Ирина, — то суди по справедливости: поистине, Аллах любит справедливых…
— …справедливых, — сказал Мухаммад, открыл глаза и посмотрел на Ирину.
— О Хаттуба, ты свет очей моих, — сказал Мухаммад. — Ты принесла мне радость. Я помню! Я помню каждое слово, сказанное ангелом Джабраилом!
И пророк произнес нараспев:
— Если придут к тебе иудеи, то рассуди между ними. А если отвернешься от них, то они не навредят тебе!
Ира впервые в жизни плакала от радости.
Я пришел к рави Леви на другое утро. Директор Рувинский нашел для себя более важное, по его словам, занятие: он хотел получить полные тексты, забытые Мухаммадом навеки и не вошедшие в окончательный текст Корана. Он хотел знать, насколько плодотворной оказалась миссия одиннадцати израильтянок. Я мог себе представить, сколько гадостей о евреях и их Боге мог наговорить пророку ангел Джабраил, и мне вовсе не хотелось копаться в компьютерных интерпретациях. Куда приятнее поговорить с достойным человеком.
— Я надеюсь, — сказал рави, ознакомившись с реконструкцией воспоминаний Ирины Лещинской, — что вы с директором Рувинским не станете публиковать эти тесты?
— Нет, — согласился я. — Ты был прав, мар Леви. Если бы не девушки, этот Мухаммад нагородил бы в Коране гораздо больше гадостей, чем получилось на самом деле. Подумать только: искать евреев по всему свету и убивать… Ира молодец. Кстати, то, что она нашептала Мухаммаду взамен, это ведь действительно вошло в Коран. Пятая сура. Я проверил.
— Да? — сказал рави. — Я не читал Коран, хас вэхалила.
— Послушай, — продолжал я. — Их там было одиннадцать. Они жили с пророком много лет. Они корректировали ангельские тексты как хотели, и Мухаммад повторял за ними как на уроке… Почему же в Коране осталось столько вражды к неверным? Столько нетерпимости?
— Ты хочешь, чтобы я ответил? — опечалился рави. — Сколько женщин
было в гареме? Сорок? Наверняка больше. Разве все они были еврейками и мечтали спасти Израиль?— Далеко не все, — согласился я. — Но я хочу сказать…
— Я понимаю, что ты хочешь сказать. Что в Тель-Авиве много массажных кабинетов и что можно получить новое разрешение на пользование стратификатором… Если тебе и директору Рувинскому это удастся, я буду счастлив.
Что ж, приходится сознаться: нам это не удалось. Пока мы с Рувинским разбирали воспоминания Ирины, Офры, Фани и других девушек, пока мы по крупицам восстанавливали текст Корана, каким он был бы, если… В общем, мы опоздали: депутат кнессета Арон Московиц с подачи комиссара Бутлера провел закон о запрещении участия живых существ, включая человека, в экспериментах со стратификаторами Лоренсона. Закон был секретным, и никто не узнал о его существовании.
— Ты понимаешь, что создал интифаду? — спросил я у Романа, когда он зашел ко мне в шабат поговорить о футболе. — Если бы не этот закон, в Коране можно было бы записать, что каждый араб должен любить иудея как брата!
Бутлер покачал головой.
— Песах, — сказал он, — ты сам не веришь в то, что говоришь. Изменить историю можно в альтернативном мире. А здесь — что сделано, то сделано. И не более того.
Пришлось согласиться.
Вечерами я ставлю компакт-диск и вхожу в мир, реконструированный компьютером. Я вижу Иру Лещинскую, как она склоняется над спящим пророком и шепчет ему слова о том, что справедливость одна для всех, и что мусульмане с иудеями — братья, ибо ходят под одним Богом, у которого бесконечное число имен, и Аллах только одно из них…
Бедная Ира. Она могла говорить о любви часами, и эти суры стали лучшими в Коране. Она так и осталась младшей женой пророка.
Я сказал — бедная? Надеюсь, что я ошибся.
РОССИЙСКО-ИЗРАИЛЬСКАЯ ВОЙНА 2029 ГОДА
Роман Бутлер, комиссар уголовной полиции Тель-Авива, живет этажом ниже меня. Это означает, что, если в три часа ночи за комиссаром приезжает служебная машина, вопя вопилкой и мигая мигалкой, то я немедленно просыпаюсь. Просыпаюсь, конечно, не только я, но и моя жена, моя дочь, моя собака, а также жители всех соседних домов, что меня, впрочем, совершенно не утешает.
Когда я говорю Роману, что его коллеги не дают спать огромному кварталу, он отвечает, что лучше уж не поспать одному кварталу, чем целому городу, ибо приезжают за комиссаром ночью только при возникновении чрезвычайных обстоятельств, действительно угрожающих спокойной жизни всего Тель-Авива.
Приходится терпеть.
Однажды, ворочаясь без сна после очередного отъезда Бутлера на задание, я решил извлечь из этой ситуации хотя бы минимум пользы, и когда Роман по давно установившейся традиции явился ко мне в шабат потрепаться о футболе, я заявил:
— Вот что, дорогой комиссар, либо в следующий раз, когда твои подчиненные разбудят весь квартал, ты возьмешь меня с собой, либо я подам жалобу в БАГАЦ.
Бутлер покачал головой и спросил:
— А остальные жители квартала не потянутся за тобой следом? Толпа зевак при расследовании мне ни к чему.
— Не потянутся, — заверил я. — Идиотов среди них немного.
— Ну хорошо, — пожал плечами Роман. — Если спокойному сну ты предпочитаешь беготню по Тель-Баруху…
Так я и оказался втянут в военные действия между Израилем и Российской Федерацией, которые начались в 4 часа 13 минут утра 28 августа 2029 года.