Расстаемся ненадолго

У Ани на щеках были не ямочки, а маленькие впадинки. От них к остренькому подбородку шли, хотя пока и не настоящие, но довольно заметные складки. Соломенного цвета волосы беспорядочно вылезали из-под черного, а днем синего берета. Берет этот был надет не набок, как любили носить модницы, а на всю голову.

Некоторое время подруги молча рассматривали друг друга, потом постепенно разговорились. Только теперь и поговорить, когда никто не мешает, времени свободного много, а поезд идет себе потихоньку и идет, суховато, но не назойливо постукивая колесами на стыках рельс.

– А где же твой Андрей? – спросила Аня.

Вера ответила. На какое-то время женщины снова умолкли. Вера оттого, что ей тяжело было говорить: лишнее слово могло разрушить возникший перед глазами образ самого близкого человека. Андрей представлялся чаще всего с шинельной скаткой на спине, хотя шинель его была тут. А скатка казалась то совсем чистой, такой, какою была она, когда муж уходил в военкомат, то вдруг вымазанной в глину, то зеленой от мокрой травы.

Аня молчала, понимая, что Вера сейчас никого не видит, кроме Андрея, ничего не слышит, кроме его голоса.

Наконец Аня зашевелилась, пощупала ножки мальчика. Вера очнулась от дум, взяла ее за руку:

– Прости, Анечка…

– Ничего, ничего. Я понимаю.

– Расскажи теперь ты, – попросила Вера. – Я еще днем хотела расспросить, да не до того было. Почему ты одна?

– А с кем же мне быть? – вздохнула Аня. – Игоря забрали в армию в первый же день войны, а больше у нас никого не было. Его родители где-то в Минске, мои – ты ведь знаешь. Да, ты же недавно была там. Как у них?.. Мы с Игорем тоже хотели ехать, да вот…

– Видела тетку Марью, маму твою, – Вера невольно понизила голос. – Девочек видела: Нину, Лару… Вместе в лес по ягоды ходили… Ничего, живут, как и все.

– Ой, Ларочка! – Аня наклонилась к Вере. – Я так давно не видела ее. Прошлым летом тоже не выбралась. А отчима моего не встречала?

– Нет, не пришлось. Он все больше на заводе был.

– Наверное, в армию пошел, как и Игорь.

– Может быть.

– Верочка!

– Что?

– Так ты Лару видела?

– Да, я же говорю, что ягоды вместе собирали.

– Ты знаешь, – Аня прижалась лбом к головке ребенка, – мне кажется, мой Толик как две капли воды на нее похож!

– Он скорей такой, как Владик, – мягко запротестовала Вера.

– А мне кажется, нет. Владик меньше, дробнее. А тот был полненький, щечки пухленькие…

– Почему ты говоришь «был»?

– Ой, молчи!.. – Аня всхлипнула, не удержалась, заплакала громко.

Начинало светать. Проснулся Владик. Сначала зевнул, потянулся, потом громко и требовательно заплакал.

– Есть хочет, – прижимая к себе ребенка, печально сказала мать, – а мне нечем накормить его. Понимаешь, после этого несчастья молоко пропало.

– А мы ему сейчас вот что, – Вера торопливо развязала свой узелок, достала оттуда кусочек черного хлеба, – мы ему корочку. На, Владик, ешь!

Мальчик, дернув ножками и сложив губы трубочкой, жадно схватил хлеб, потянул его в рот одной ручкой, а потом и обеими. Зачмокал, засосал корочку, а вместе с ней и пальчики.

Поезд, постепенно замедляя ход, застучал буферами и остановился. Сквозь предрассветный туман виднелись какие-то деревенские постройки и невысокий блок-пост. Мимо вагонов изредка проходили люди: одни старались пристроиться на платформу, другие, возможно, приехали на работу. Двое пожилых мужчин в резиновых сапогах, с лопатами в руках, поравнялись с платформой, и один из них сказал, наверное, продолжая разговор:

– Прет немец, страшно прет. Говорят, к самому городу подходит.

– Этакий зверюга, – ответил второй. – Всю Европу сожрал.

– Однако подавится, будь он трижды проклят!

Они пошли дальше, обсуждая положение на фронтах.

С платформой поравнялся совсем еще молодой, высокий парень в выгоревшей кепке, в мокрых от росы сандалиях. В одной руке он держал путейский фонарь, в другой авоську с горбушкой хлеба и бутылкой молока. Парень молча прошел мимо платформы, не заметив на ней людей. В это время заплакал Владик.

– Далеко едем? – остановившись, громко спросил железнодорожник.

– В Воронеж, – ответила Вера так определенно, точно они находились в маршрутном пассажирском вагоне.

Владик, услышав голоса, перестал плакать и, держа в руке корочку хлеба, с любопытством уставился на парня.

– А ты что, завтракаешь, карапуз?

Малыш улыбнулся, показав свои единственные два зуба.

– Так, может, молочка тебе дать? На, бери бутылку!

Владик замахал ручками, и обсосанная корочка упала в сенную труху.

– Спасибо, что вы, – запротестовала Аня, – вам ведь самому нужно.

– Ничего, обойдусь. Возьмите, оно свежее.

– Спасибо, – сказала и Вера.

Парень кивнул малышу и пожелал женщинам, уходя, счастливо доехать.

– Теперь мы богатые, – погладила Вера теплый детский животик. – Сейчас дадим тебе вторую корочку да обмакнем ее в молочко…

Вера видела, что Аня смотрит на бутылку, как на величайшую ценность, прямо глазам своим не верит. И в то же время беспокойство не покидало ее.

– Может, здесь узловая станция? – спросила она наконец, когда Вера посадила Владика к себе на колени.

– Нет, судя по всему, не узловая.

– А то бы сойти, поспрашивать…

Но поезд неожиданно вздрогнул, застучал буферами, стал медленно набирать скорость. Аня всматривалась во все встречавшееся на пути, пока проезжали станцию, а когда потянулись с обеих сторон дороги ряды молодых елей, легла и с головой накрылась шинелью. Вера молча кормила малыша и старалась не беспокоить подругу: пусть уснет, хоть на время успокоится.

Но уснуть Аня не могла. Она крутилась с бока на бок, тяжко вздыхала. Вера попыталась заговорить с ней:

– Ты кого-нибудь из наших встречала за эти годы?

Аня приоткрыла лицо, печально посмотрела на Веру. Ей, очевидно, ни о чем не хотелось вспоминать.

– Нет, никого не встречала, – сдержанно ответила она. Помолчала немного и добавила: – Генка Мухов пару раз писал…

– Какой Генка?

Вера не помнила на своем курсе такого студента, а потому и не догадалась, о ком Аня говорит.