Расстаемся ненадолго
Шрифт:
VII
Никита Минович с двухстволкой на плече стоял на опушке, возле старой высоченной сосны. Сюда, в условленное место, должен прийти Жарский.
Близился вечер. По знобкой, уже изрядно порыжелой траве под сосной ходили хилые, рыхлые тени. Можжевеловые кусты поодаль сливались в темную округлую стену. Под одним из кустов изготовился с автоматом Зайцев. Никита Минович знал, что Жарский постарается прийти один, никому не скажет о вызове, однако на всякий случай прихватил с собой Зайцева. В Красное Озеро не раз наведывались немцы, уже Юстику
Давно миновал назначенный час, а директора все не было. И Никита Минович решил: если Жарский вот-вот не явится, несмотря ни на что сходит в школу. Поговорить с ним нужно во что бы то ни стало, и обязательно сегодня.
Сумрак под старой сосной вовсе сгустился, и на прилесном поле за сотню шагов уже трудно было разглядеть человека. Никита Минович тихонько кашлянул, подзывая Зайцева.
– Вернешься в лагерь, – приказал ему, – передашь Сокольному, что я пошел в деревню на встречу с Жарским. К полночи вернусь.
– И я с вами, Никита Минович!
– Слушай приказ!
– Есть!
Зайцев повернулся идти, но Минович тронул его за рукав:
– Погодь трошки!
Справа, совсем не там, откуда ждал Трутиков директора, треснула ветка. Никита Минович прислушался. Зашелестел кустарник, послышались шаги, в темноте промаячила чья-то фигура. Промаячила, укрылась за кустами.
Трутиков замер. Он чувствовал, что идет не кто иной – Жарский, и уже догадывался, почему директор сделал такой большой круг. Осторожно, боязливо, но человек приближался к сосне.
– Это ты, Юрий Павлович? – тихо спросил Трутиков.
– Я, Никита Минович!
– Один?
– Один.
– Балыбчика нет с тобой?
– Ну что вы, Никита Минович, как могли подумать?
– Подходи… Почему опоздал?
– Да Балыбчик этот самый и еще пятеро с винтовками перекрыли все выходы из деревни. Пришлось огородами пробираться да вот круг такой отмахать.
– Давай сядем. Отдохнешь заодно.
Никита Минович сел на один толстый корень сосны, Жарский на другой.
– Так в чем дело? – сразу начал Трутиков. – Почему не выполнил решение партийного собрания?
Жарский замялся, подтянул под себя ногу.
– Я выполню, Никита Минович. Сейчас, понимаете, беда у меня дома приключилась.
– Какая беда?
– Жена заболела. Никак не могу оставить ее, и вообще… Сами подумайте, что делать? У Ладутьки, к примеру, нет жены. Ну… у вас… у вас жена тоже не дома.
– У Ладутьки дочь, у меня сыновья! – резко оборвал его Никита Минович. – Делай так, как мы делаем. А не можешь – отвези жену к родичам.
– Да вот не знаю, – снова заерзал Жарский. – Если б хоть не белобилетник я, могли бы подумать, что в армию ушел… А так кто ж поверит? Все равно немцы догадаются. А жена хворая сейчас…
– Значит, до сей поры ты отмалчивался, на партийном собрании поддерживал наше предложение, а как дошло до дела, хвостом завилял? Мы так и подумали, что с тобой что-то неладно. Смотри, не пришлось бы каяться потом. Верили тебе как человеку, как кандидату партии. Тебе известны наши планы, наши конспиративные места. Что
же это получается?– Не подведу я партийную организацию, Никита Минович! Клянусь, не подведу!
– Я думаю… – Трутиков потупился. – Пока, быть может, я один так думаю, что ты подвел всех нас.
– Я приду, Никита Минович, скоро приду. Вот лишь управлюсь со всем дома…
– Дело даже не в этом, – отмахнулся Никита Минович. – Вчера кто-то выкрал добрую половину наших продовольственных запасов. Кто? О базе знали немногие, но в том числе и ты.
Трутиков почувствовал, что Жарский насторожился, испугался, вроде даже передернуло всего.
– Базу раскрыли? Что вы говорите?!.
– А то и говорю: пронюхали и обокрали. Правда, и мы виноваты: доверились…
Этот прозрачный намек и вовсе поверг Жарского в смятение. Страшная догадка обожгла его, но о ней сейчас он не мог, конечно, сказать.
– Не чувствую я вины за собой, Никита Минович, под присягой могу поклясться!
Трутиков поднялся.
– Ну, вот что, некогда мне с тобой тут рассусоливать. Это не совещание и не педсовет. Если ты с нами, завтра в эту пору должен быть здесь. Придет Ладутька. Разведай и передай ему, кто и при каких обстоятельствах выкрал наш запас. А через два дня опять придешь, и тебя проведут в лагерь. Зайцев!
Боец в тот же миг вырос перед Трутиковым.
– Пошли! Тебе все ясно, Юрий Павлович?
– Все, Никита Минович…
– Бывай здоров. Свидимся.
По дороге в лагерь Зайцев то покашливал, то носом шмыгал, в нетерпении ожидая, когда Никита Минович заговорит с ним. Но старик шел молча, твердо, по-хозяйски ступая по стежке, которую знал так же хорошо, как улицу своей деревни.
Наконец Зайцев не выдержал:
– Никита Минович…
– Чего ты?
– Не сердитесь, я слышал весь ваш разговор с этим типом…
– Ну и что с того? Только это не тип, а наш директор школы.
– А я думаю, Никита Минович, что тип.
– Ты ж его не знаешь.
– Не знаю. Но слышал весь разговор. По-моему, его надо… – Зайцев хлопнул ладонью по автомату.
– Что? – Никита Минович не заметил жеста.
– Расстрелять как изменника. Думаю, он во всем виноват.
– Ну, это ты уж слишком, перехватил. Я не согласен. Человек он все-таки давно у нас известный, учил наших детей…
Вернувшись в лагерь, Никита Минович все же приказал сменить все конспиративные явки, известные директору школы.
Жарский вернулся домой где-то за полночь. Тяжкие думы одолевали его по дороге, скребло на сердце, звенело то в одном ухе, то в другом. Шел не поспешая, хотелось, пока суд да дело, все обмозговать. Нарочно свернул в конец улицы, чтоб встретить Балыбчика, посмотреть ему в глаза. Нечего бояться сморчка – второгодника, три года назад исключенного из школы за кражу.
Но Балыбчика не было. Лишь один парень с винтовкой, тоже из бывших учеников, повстречался на середине улицы. Он проводил взглядом директора и ничего не сказал, подался в чей-то двор, видимо, почувствовав неловкость. Дальше, до самой школы – ни души.