Рассвет Короля

— Я совершу много перелетов на юг и назад к моему логовищу, — сообщил им дракон. — И каждый раз вернусь нагруженный сокровищами.

— Это станет платой за вашу помощь, — с поклоном согласилась Верховная Мать.

Громф тоже с уважением поклонился, но даже тогда он не отрывал взгляда от Квентл. Она сказала ему, что это будет легким приобретением из-за некоторых волнений в более низких планах, очень интересующих цветных драконов Торила.

Очевидно, она оказалась права по такому важному вопросу, и это снова напомнило Громфу, что он помог сделать из Квентл могущественное существо. Не так давно он планировал ее уничтожить, но теперь он даже не смел и думать об этом.

— Вон тот, — сказал Тиаго Равель, указывая в волшебное зеркало на большого воина-орка, уверенно идущего через лагерь.

— Впечатляющий, — пробормотал Тиаго. — Возможно, он даже пережил бы мою первую атаку, но не вторую.

Равель бросил косой взгляд на высокомерного дроу, и даже немного покачал головой.

— Если он сыграет, так как мы ожидаем, то этот орк — Хартаск станет нашим лучшим другом.

— Только в его примитивном умишке.

— Это все что имеет значение, — сказал Равель. — Хартаск — традиционалист, вождь полный жажды крови, и он горит желанием сражаться. Урюга нашептал мне, что Хартаск возглавлял несколько диверсионных банд, которые нападали на людей, дворфов и эльфов. Конечно же, втайне от этого короля Обальда, — он указал на другого орка, сидевшего во главе длинного праздничного стола. Король был в украшенной драгоценностями и отороченной мехом пурпурной мантии, и в безвкусной золотой короне с множеством полудрагоценных камней. — Он не потерпел бы таких действий.

— Урюга сказал, что этот неправильный король будет проблемой, — сказал Тиаго. — Мы предлагаем ему влиятельные союзы и великие завоевания, а он только качает своей уродливой головой.

— «Неправильный» король?

— Разве король орков может бояться сражения? — презрительно фыркнул Тиаго.

— Он более обеспокоен наследием своего тезки и мечтой первого Обальда Много-Стрел, — объяснил Равель. — Обальд хочет мира больше, чем славы сражений.

— До чего докатились орки? — посетовал Тиаго.

— До изменения разума, — ответил на его замечание Равель. Дроу-волшебник зло улыбнулся, когда другой орк направился к Обальду и, встав рядом с ним, показал несомненное сходство. — Лоргру, старший сын и наследник Обальда, — представил он.

— Белвин, второй внебрачный сын Береллип, — поправил Тиаго, поскольку он знал об обмане, а еще, что настоящий Лоргру мирно спал на мшистой постели за доками орков на реке Сарбрин, убаюканный мягким и настойчивым шепотом яда дроу.

Равель рассмеялся.

В лагере орков поддельный сын Обальда подошел к своему предполагаемому отцу с королевским блюдом и питьем: все было проверенно дегустаторами — предосторожность, которая стала важной в последний десяток дней или около того, после неожиданного потемнения небес и появления слухов, что назревает война.

Фальшивый Лоргру должным образом оказал почтение и отошел, а король Обальд начал есть, запивая каждый кусок большим глотком паршивого вина.

— Король Обальд умрет к утру, — уверенно сказал Равель. — И начнется борьба за власть среди его многочисленных сыновей, так как наследник будет обвинен в этом убийстве.

— И ни один из них не победит, — сказал Тиаго.

— Скорее, ни один не выживет, — согласился Равель, своей улыбкой показывая, что он сделает все возможное, и убедится, что результат будет именно такой. — Хартаск потребует трон, и кто среди орков посмеет выступить против могучего полководца, когда его поддержат дроу Мензоберранзана и легион ледяных гигантов из Белого Сияния?

Тиаго кивнул. Это было так легко. Сарибель не разочаровала, и ярл Фиммель Орелсон обратился к другим кланам гигантов вдоль Хребта Мира, и уговорил их присоединиться. Они стремились к сражению. Само существование огромного королевства Много-Стрел, сильно сократило традиционные набеги ледяных гигантов на славный народ Серебряных Пределов, а орки, конечно, не имели имущества или даже домашнего скота, чтобы тратить время на их грабеж.

— Для нас даже лучше, что король Обальд не согласился с Урюгой, — произнес Равель, отрывая Тиаго от размышлений. Оружейник посмотрел на своего друга-волшебника и предложил ему продолжить.

— Обальд всегда был слабым лидером, — объяснил Равель. — При любой возможности, когда город или цитадель предложили бы мир, он, скорее всего, пошел бы и подписал договор, который ему подсунут. Он всегда был и останется, более заинтересованный своим предком и созданием мирных Много-Стрел, чем чем-либо еще. Но Хартаск? Нет. Он хочет вкусить крови, никак не меньше.

— Но теперь королевство может быть разделено, — предупредил Тиаго.

Равель покачал головой.

— Большинство орков согласно с Хартаском, — сказал он. — Твари устали от воображаемых линий, определяющих их границы. За пределами владений Темной Стрелы, где король Обальд держит самых лояльных к нему и его делу, орки шепчутся о семье Обальда, живущей в роскоши из-за соглашения, которое они подписали с дворфами и другими королевствами. Среди толпы есть глубокое негодование, и есть… голод для сражения, для победы, для крови. Сообщение Хартаска для многих будет подобно громкому призыву рожка самого Груумша.

— Обальд будет быстро забыт, — согласился Тиаго. — Выброшен из истории в кучу сажи, которая будет заметена под уголок грязной шкуры, а если о нем и вспомнят, то только с презрением.

— Сто тысяч орков пройдут с легионами гигантов позади них, — продолжил Равель, и его красные глаза мерцали в свете факела.

— Мы вытащим гоблинов, багбиров и огров и из каждой норы Подземья, чтобы усилить их ряды, — поддержал, охваченный возбуждением Тиаго.

— И других темных тварей, — сказал Равель и Тиаго засмеялся.

Их послали сюда начать войну.

Дроу были особенно хороши в выполнении этой специфической задачи.

ЧАСТЬ I Под сумрачным небом

Насколько легче мне идти, когда я знаю, что иду по дороге справедливости, когда я знаю, что мой путь верен. Без сомнения и колебаний, я шагаю, стремясь добраться до намеченной цели, зная, что когда я достигну ее, передо мной откроется путь еще лучше того что я прошел.

Такой была моя дорога обратно в Гаунтлгрим, для спасения потерянного друга. И таков был путь из этого темного места до Порта Лласт, чтобы вернуть спасенных пленников в их дома.

И вот теперь передо мной дорога к Широкой Скамье, где Тибблдорф Пвент будет освобожден от проклятия. Я иду без промедления.

Но что относительно нашей будущей поездки после этого, к Мифрил Халлу и королевству Много-Стрел… чтобы начать войну?

Мои шаги замедлятся, а восторг приключений с моими старыми друзьями померкнет под тяжестью тьмы перед нами? И если я не смогу согласиться с утверждениями Кэтти-бри, что орки неисправимы, или не смогу согласиться с уверенностью Бренора, что война уже начата в виде набегов орков, тогда что это разногласие предвещает для дружбы и единства Компаньонов Мифрил Халла?

Я не стану убивать по приказу, даже приказу друга. Нет, чтобы обнажить клинки, я должен быть убежден сердцем и душой, что борюсь ради справедливости или защиты, что за это стоит бороться, стоит умереть, и самое главное — ради этого стоит убивать.

Для меня это имеет первостепенное значение, и я твердо решил прожить так свою жизнь. Этого недостаточно для Бренора, чтобы объявить войну оркам Много-Стрел и начать их преследование. Я не наемник за золотые монеты или дружбу. Необходимо большее.

Нужно мое согласие с решением пойти на войну.

Я надеюсь, что буду наслаждаться путешествием в Мифрил Халл. Меня будут окружать те друзья, которыми я дорожу больше всего, и снова все вместе мы пойдем новыми путями. Но скорее всего мои шаги будут немного короче, возможно немного тяжелее, под гнетом неспокойной совести.

Или это не совесть, возможно, — это замешательство, потому что я не убежден, но остаюсь при своем мнении.

Проще говоря, я не уверен. Поскольку даже притом, что слова, которые Кэтти-бри говорит, — и я в это верю — исходят от Миликки, они не стали тем, что я чувствую в своем сердце — а это должно быть главнее. Да, даже превыше шепота богини.

Некоторые назвали бы это упорство гордыней или чистым высокомерием, и возможно они были бы правы в какой-то мере, утверждая, что во мне это есть. Для меня же это не высокомерие, но глубокая личная ответственность. Когда я впервые нашел богиню, я принял ее, потому что учение Миликки удачно описывало все то, что я нес в своих мыслях и сердце. Ее принципы соответствовали моим, так мне казалось. Если бы не это, она значила бы для меня не больше, чем какой-либо другой бог в пантеоне Торила.

Потому что я не хочу, чтобы бог говорил мне, как вести себя. Я не хочу, чтобы бог управлял моими движениями и поступками. Так же я не хочу божественных законов, определяющих, что мне считать правильным, а что преступным.

Потому что я совершенно не нуждаюсь в страхе божественного возмездия, чтобы сохранить мой путь в согласии с тем, что находится в моем сердце. Действительно, я считаю такие оправдания для поведения как поверхностные и, в конечном счете, опасные. Я — разумное существо, рожденное с совестью и пониманием того, что правдиво, а что ложно. Когда я отклоняюсь от этого пути, самым пострадавшим является не какое-либо невидимое и запредельное божество, чьи правила и мораль всегда передаются и субъективно интерпретируются смертными жрецами с человеческими пороками. Нет, тогда, наиболее страдающим с отходом от пути Дзирта До'Урдена, становится только Дзирт До'Урден.

И иначе быть не может. Я не слышал зова Миликки, когда я попал в серо-окрашенную компанию Артемиса Энтрери, Далии и других. Это не наставления Миликки заставили меня, в конце концов, отвернуться от Далии на склоне Пирамиды Кельвина, нет, если только те наставления не те же самые, что запечатлены на моем сердце и совести.

Итак, если это правда, я возвращаюсь по кругу ко времени, когда я нашел Миликки.

В тот момент я не находил для себя сверхъестественную мать чтобы она держала перекладину и дергала за ниточки марионетку по имени Дзирт.

В тот момент я нашел имя для того, что я считаю верным. Итак, я настаиваю, богиня находится в моем сердце, и я не должен смотреть дальше нее, чтобы определить путь.

Или возможно я просто высокомерен.

Пусть будет так.

Дзирт До'Урден.