Рассвет над морем
Шрифт:
— Правильно! — в один голос гаркнул отряд «Полундра».
— Правильно! — прокатилось по каре.
Все здесь — и пехотинцы, и кавалеристы, и пулеметчики на тачанках — прекрасно понимали, что командир говорит сейчас со всем полком, хотя и обращается, по флотской привычке, к морякам. Бойцы отряда — шахтеры, чабаны и хлеборобы — каждый любил свое дело и понимал, что людям всякой профессии свойственны свои привычки.
Клим Овчарук одобрительно кивнул.
— Я говорю — правильно, вы говорите — правильно, да и весь трудовой народ говорит — правильно! Выходит,
— Правильно! — еще раз единодушно подтвердил полк.
Клим Овчарук вдруг что было силы хлопнул своей бескозыркой о днище тачанки и крикнул так, что эхо покатилось за поляну, за край огромного парка, далеко-далеко в бескрайную степь, ко второй линии дозоров, выставленных боевой охраной в степи:
— Так нет же, братишки! Есть такие мазурики на свете, что говорят наперекор трудовому народу: неправильно.
Мертвая тишина сковала ряды партизан. Бойцы насторожились, а полундровцы даже схватились за маузеры.
— Кто это говорит? Давай его сюда! Сразу же ему будет амба!
Овчарук обвел ряды грозным, но торжествующим взглядом.
— Кто, спрашиваете вы, говорит, что мы не по правде поступаем? Кто брешет, что мы неправильно делаем, разрушая старый мир рабства и эксплуатации и строя новый — без панов, помещиков и паразитов буржуев?
Он помолчал, обводя шеренги бойцов своим острым взглядом, а потом крикнул, точно выстрелил в ряды партизан, стоявших перед ним:
— Пес Петлюра говорит, что не по правде мы действуем!
— Врет, собака! — раздался чей-то голос.
— Поганый щенок!
— Панский лакей!
— Труба ему! Накрутим ему хвост! Дай только срок!
На голову пана Петлюры и петлюровцев отовсюду сыпались далеко не двусмысленные пожелания.
Овчарук тем временем шарил по карманам бушлата. Наконец, он нашел сложенный вчетверо листок и не спеша стал его разворачивать.
Снова наступила тишина. Командир собирался что-то огласить, и все взгляды были прикованы к его рукам.
Овчарук развернул и расправил листок.
— Вот, товарищи, прочту я вам сейчас, что здесь написано…
— Он сказал это негромко — обычным, домашним голосом, сказал так, как обращается человек к своим приятелям за дружеской чаркой, собираясь поделиться с ними задушевными строчками из письма, адресованного только ему, но, несомненно, интересного и значительного для всех. Он даже хитро подмигнул и с заговорщицким видом постучал пальцами по бумаге.
Бойцы даже подались вперед, чтобы лучше расслышать, чтобы не проронить ни слова.
Но Овчарук еще на минутку оторвался от листка и скороговоркой, будто между прочим, так, только для информации, сказал:
— Наши товарищи таращанцы и богунцы, славные красные бойцы Николая Щорса, лупят сейчас петлюровских гайдамаков с запада, как вот, скажем, и мы с вами отсюда, с востока, будем лупить французов с греками, и всякую белогвардейскую контру, и этих же самых петлюровцев. Рубятся наши братья украинцы плечом к плечу с товарищами красноармейцами из русской Красной Армии. А вот этот пес Петлюра написал им, сынам
украинского трудового народа, такую, значит, писульку: объединяйтесь, дескать, с нами, бандюгами, врагами трудового народа, — и айда совместно резать русских рабочих и крестьян!.. Ну, не сукины ли сыны петлюры эти, спрашиваю я вас, а?— Сукины сыны! — дружно загремел полк.
— И я скажу: сукины сыны! — повторил Овчарук. — Так вот, зачитаю я вам, товарищи, что же ответили ему, этому псу Петлюре, наши дорогие братья, щорсовские герои пролетарской революции.
Он поднялся на сиденье тачанки и начал читать листовку — громко и отчетливо, чеканя каждое слово:
«Мы — братья русским рабочим и крестьянам, как братья всем, кто борется за освобождение трудящихся…»
— Верно! — прокатилось по шеренгам. — Правильно!
«Твои же братья, — читал Овчарук, — польские шляхтичи, украинские живоглоты кулаки, царские генералы да французские буржуи…»
— Правильно! — загремело снова. — Не в бровь, а в глаз! Панский блюдолиз он!
«А сам ты — брехливый и блудливый, как и польские шляхтичи…»
— Верно!
В разных концах поляны раздался смех. Кто-то крикнул:
— Брехлив, как пес, а блудлив, как сучка!
Хохот прокатился по шеренгам бойцов.
«Пошел ты прочь, пес проклятый! Подавись, собака!..»
Хохот звенел по всей поляне.
— Олух царя небесного! — крикнул кто-то. — Шкура барабанная!.. Молодцы таращанцы!.. Прямо как запорожцы турецкому султану отписали…
— Верно! — крикнул Овчарук. — Вот так же и запорожские казаки отвечали султану на его подлые хитрости!.. Ну, как, товарищи? Подпишем это письмо наших братьев, таращанцев и богунцев, к шелудивому псу Петлюре?
— Подпишем! Все подпишем! Пускай и от нас там слово будет! Подписывай за всех, командир!
Овчарук достал из кармана огромный карандаш. Такими свинцовыми карандашами — плоскими, сантиметра в два толщиной и не менее четверти метра длиной — плотники расчерчивают доски для распиловки.
Пулеметчик — молодой шахтер из шахты «Нина» — нагнулся, и Овчарук, расправив бумагу на его спине, начал водить карандашом. Полк затих. Овчарук писал, произнося громко каждое слово:
«Присоединяемся и подписываемся… украинские партизаны… херсонского направления… как отдельный полк… Красной Армии… Поцелуй, пан Петлюра, ось куды нас…»
Как взрыв, гулкий и раскатистый, загремел хохот, и эхо несколько раз повторило его. Бойцы хватались за животы и едва не катались по земле.
Овчарук тем временем продолжал:
«А от лица всех грамотных и неграмотных… с полного их согласия… подписался командир полка… матрос второй статьи коммунист Клим Овчарук…»
Хохот и веселый гомон еще долго не стихали на поляне парка.
Когда же удалось кое-как восстановить тишину, Овчарук, надев бескозырку и подтянув свою амуницию — маузер, гранаты и огромный, висевший на поясе походный офицерский порттабак с махоркой, из которого мог закуривать каждый боец, — так закончил свою речь к бойцам отдельного полка Красной Армии: