Рассвет над морем

Генерал выслушал рапорт и устало бросил своему начальнику штаба:

— Полковник, это надо немедленно прекратить!

Полковник Фредамбер вытянулся.

— Зуавы с ходу вошли в бой, генерал!

— Ах, так? — удивился генерал, как будто он не знал этого, а может быть, и в самом деле не знал, занятый какими-то более важными делами. — В таком случае предложите бандам смутьянов немедленно сложить оружие.

— Есть, генерал! — Полковник кивком головы подозвал адъютанта. — Всю дивизию — на линию огня! Резерв — только батальон личной охраны!

Адъютант уже готов был кинуться выполнять приказ, но полковник придержал его за рукав и обратился к генералу:

— Осмелюсь спросить: каковы будут условия капитуляции?

Генерал ответил, брезгливо поморщившись:

— Никаких. Пять минут на то, чтобы сложить оружие. Разоруженные могут идти куда угодно за пределы города.

Полковник Фредамбер передал приказ адъютанту:

— Пять минут. Затем — уничтожать каждого имеющего оружие в руках. Пленных не брать.

Консул Энно с галантной улыбкой обратился к генералу Гришину-Алмазову:

— Генерал! Нога командующего десантом ступила на берег Одессы. Вы можете приступить к выполнению ваших обязанностей.

Генерал Гришин-Алмазов взял под козырек, а консул Энно сказал генералу д’Ансельму:

— Генерал! Генерал Гришин-Алмазов принимает на себя генерал-губернаторство над городом и областью.

— Отлично, отлично! — устало кивнул генерал д’Ансельм. — Надеюсь, генерал, что… и так далее…

Генерал Гришин-Алмазов еще раз взял под козырек, а генерал д’Ансельм медленно пошел вдоль ряда выстроившихся у пирса командиров судов.

Церемониал был закончен.

7

Приказ о безоговорочной капитуляции был передан командованию Осадного корпуса по телефону. Назначены были и пункты для сдачи оружия: Крытый рынок, подъезд Государственного банка и площадь перед вокзалом.

К вокзалу — на север — плелось уже немало петлюровских старшин и казаков. На севере проходила демаркационная линия, определенная для войск директории. Гайдамаки и сечевики отошли за нее еще с утра.

Организованная сдача оружия повстанцами началась, впрочем, только на ближайшем пункте — в Крытом рынке. Подразделения казаков, занимавшие позиции поблизости, подходили к рынку и бросали винтовки в кучу на асфальт, как негодный ржавый лом. Французы даже не успели выставить охрану для приема оружия. С них пока было достаточно того, что повстанцы безоружные, с пустыми руками, уходили прочь от города, за двадцать километров.

Но многие казаки, прекратив ненужную стрельбу, винтовок, однако, не бросали и двигались по направлению к вокзалу, к товарной станции, к железнодорожным мастерским, таща оружие с собой.

Между тем на перекрестках улиц и переулков, у железнодорожных мастерских, куда еще не подошли французские солдаты, кучками стояли безоружные рабочие. От группы к группе переходили Ласточкин, Александр Столяров, Куропатенко, Понедилок и другие большевики. Они выстраивали рабочих поперек улиц плотными заслонами.

Когда петлюровский казак приближался к такому заслону, ему говорили прямо:

— Ну, казаче, повоевал, дай другим повоевать! Бросай винтовку, она тебе все равно не нужна!

Некоторые казаки бросали винтовку сразу, другие отказывались либо просили принять их «в компанию» для дальнейшей борьбы. Таких отводили в сторону. Военно-революционный комитет решил не отказывать казакам, которые выскажут желание продолжать вооруженную борьбу, и, объединив их, послать вдогонку Голубничему для пополнения отряда. Уже несколько десятков казаков было завербовано во «внешнюю армию» Ревкома, уже несколько десятков винтовок попало и в руки рабочих. Это оружие Шурка Понедилок должен был собрать и переправить в катакомбы возле Куяльницкого лимана.

В Крытом рынке тем временем набралось уже больше двухсот винтовок, и французы выставили возле них небольшой пост из четырех зуавов под командой белого капрала.

Вдруг к рынку быстро подкатили три тачанки. На каждой из них находился «фурман», на передней сидел еще человек могучего сложения в блузе рабочего.

Рабочий спрыгнул с тачанки и, подойдя к капралу, сказал, коверкая французские слова:

— Начальник приказали. Грузить винтовки!

— Позволю себе заметить… — начал было капрал, отводя рукой слишком близко подошедшего рабочего, — что приказ я имею право принять только от своего прямого начальника, лейтенанта…

Но вдруг рабочий нанес капралу короткий удар под подбородок. Щелкнув зубами, капрал растянулся на спине.

Черные стрелки схватились за винтовки, но тут же снова приставили их к ноге: трое фурманов уже соскочили со своих тачанок и стояли перед зуавами с пистолетами в руках.

— Бросай винтовки в кучу! — приказал рабочий, забыв о французском языке.

Но зуавы поняли его и бросили в кучу и свои винтовки.

А еще через три минуты зуавы перетаскали на тачанки все две сотни винтовок.

Григорий Иванович — а это был он — стоял со взведенным пистолетом все время, пока происходила погрузка. Три фурмана с пистолетами в руках следили за всеми подходами к рынку. Это были трое Столяровых: Николай, Федор и Коля.

Тем временем и капрал пришел в себя. Он сел и, хлопая глазами, озирался вокруг.

— Камрад! — сказал ему Котовский. — Ты не сердись: так у нас принято встречать каждого, кто сунется непрошенный на нашу землю. Передай своим начальникам, что оружие у тебя забрали большевики, оно им пригодится.

Капрал уже опамятовался и соображал, что здесь происходит, но понять речь Котовского не мог: французский лексикон Григория Ивановича был исчерпан его первой фразой — приказом грузить винтовки. Он понял только одно слово — «большевик».

— Бо… бо… боль… совики… — пробормотал капрал.

— Не «больсовики», а «большевики», — счел нужным поправить его Котовский. — Так и скажи: большевики! Это слово вам придется здесь крепко запомнить: большевики! Ну, будь здоров! Компрэнэ? Адьё!..

Григорий Иванович вскочил на переднюю тачанку, и все три тачанки сразу взяли в галоп.

Это было вполне своевременно, так как в конце улицы уже показалось подразделение зуавов.

Тачанки развернулись и загромыхали по Херсонскому спуску.

— Ну, Федя! — обратился Григорий Иванович к третьему Столярову, который был фурманом на его тачанке. — Итак, начинаем опять войну? Ты куда — к Голубничему или остаешься здесь?

Федор Столяров ответил не сразу. Он нахлестывал лошадей и озирался во все стороны — не покажется ли откуда-нибудь из переулка французский пикет.

Наконец, он сказал: