Рассвет над морем

— Семь! Это уже не так мало, товарищи! Правда?

— Восемь, — поправила Галя, пересчитав присутствующих, исключая Ласточкина.

— Семь! — повторил Ласточкин и строго посмотрел на Галю. — А ты, девочка, если не знаешь, в чем дело, вперед батьки в пекло не лезь!

Галя сконфузилась и притихла.

Ласточкин заговорил:

— Так вот, товарищи! Начинаем новый этап работы Иностранной коллегии. — Он выдержал торжественную паузу. — Я собрал всех вас вместе и здесь — как бы вопреки требованиям конспирации. Но это только «как бы», на деле же именно условия конспирации требуют, чтобы мы сошлись все вместе и именно здесь… — Он опять помолчал и закончил: — Новый этап работы Иностранной коллегии будет трудным и… рискованным. Не исключен провал одного или двоих, а может быть, и нескольких, и нужно, чтобы каждый работник Иностранной коллегии знал, где помещается штаб, и в случае печальной необходимости мог связаться со штабом самостоятельно. Новые условия деятельности каждого работника коллегии будут теперь таковы, что придется при выполнении задания встречаться, и каждый должен знать в лицо всех остальных, чтобы различать, где чужой, а где свой.

Все молчали, внимательно слушая. Ласточкин обвел сидевших быстрым взглядом.

— До сих пор наша деятельность ограничивалась только печатанием и распространением литературы. Но этого совершенно недостаточно, товарищи. Войск интервенты нагнали до черта, и наше первое — печатное — слово уже пошло в гущу солдат оккупационной армии. Теперь нужно второе — непосредственное общение. Мы переходим к агитации живым словом, товарищи!

Среди присутствующих пробежал шелест. Галя прошептала:

— Вот здорово! Давно уже ждем. До чего я рада!

— А ты не очень радуйся, — взглянул на нее Ласточкин, — так как именно тебе придется остаться здесь, под землей, с твоим издательством Сойкина и Сытина.

Он улыбнулся.

— Почему? — крикнула Галя. — Почему я должна остаться здесь? — Она вспыхнула от обиды. — Опять потому, что я женщина? А Жанна?

— Жанна пойдет первая, — улыбнулся Ласточкин и тепло поглядел на Жанну Лябурб. — Именно потому, что женщина! Женское слово, знаешь, легче доходит до мужской души.

— Так в чем же дело? — совсем возмутилась Галя. — Опять потому, что мала ростом?

— Нет, — спокойно ответил Ласточкин. — На этот раз рост тебе не помешал бы. Но потому, девочка, что ты хотя и имела в гимназии пятерку по французскому, но в настоящей, живой Франции никогда не жила. А придется выдавать себя за настоящих французов. Словом, я попросил бы тебя успокоиться и не отнимать время своими возражениями. Я не узнаю тебя, Галя! — вдруг укоризненно сказал Ласточкин. — Ты всегда была такой дисциплинированной коммунисткой…

Галя потупилась.

— Простите, товарищ Николай. Я слушаю вас, — тихо сказала она.

Ласточкин разъяснил суть новой задачи, поставленной перед членами Иностранной коллегии. Товарищи должны были выйти в город и любыми способами завязать личные знакомства с французскими солдатами и моряками. Первейшим заданием была, конечно, агитация. Но вслед за агитацией ставилась и организационная задача. Французскую оккупационную армию надо было не только разложить; среди солдат оккупационной армии — французских рабочих и крестьян — необходимо было пробудить революционные настроения и эти революционные настроения организовать: создать в армии интервентов ячейки из революционно настроенных солдат и матросов…

Украинские красные части уже взяли Чернигов и наступают на Киев. Наша задача — возглавить восстание рабочих и крестьян в тылу белогвардейцев и оккупантов. Но почему бы нам не воспользоваться революционными настроениями солдат интервенции, не принять их помощь?

— Словом, — вдруг весело улыбнулся Ласточкин, — французов надо не только деморализовать, но и организовать. Таково указание Центрального Комитета, товарищи.

Ласточкин снова тепло посмотрел на Жанну Лябурб.

— Жанна, — сказал он, — привезла из Москвы важные новости, товарищи.

Все затаили дыхание и одновременно повернулись к Жанне Лябурб.

Жанна поднялась с каменного стола, на котором она сидела, и тихо, но вместе с тем как-то торжественно и задушевно заговорила:

— В самом ближайшем времени в Москве должен быть созван Первый Конгресс Коммунистического Интернационала из представителей коммунистических партий всех стран…

Ласточкин быстро и весело вставил:

— Разве плохо будет, если мы приготовим Коммунистическому Интернационалу славный подарок? А?

Собрание было подпольное, конспиративное, а на конспиративных подпольных собраниях не аплодируют. Но условия конспирации здесь, глубоко под землей, совсем не были похожи на обычные. Дружные громкие аплодисменты раздались под сводами катакомб.

Жанна вдруг запела. Голос у нее был грудной, мелодичный и взволнованный:

Вставай, проклятьем заклейменный, Весь мир голодных и рабов…

Все поднялись и встали «смирно». Каменные, покрытые пылью веков стены темного подземелья услышали стройный хор голосов, исполнявших пролетарский гимн. Камень-ракушечник, мягкий, пористый, не отражает, а словно впитывает звуки — и песня звучала, точно придавленная всей толщей земли, как сквозь туман, под сурдинку.

«Интернационал» исполнялся на французском языке.

Когда последний припев отзвучал, все еще постояли минутку в торжественном молчании.

Затем опять заговорил Ласточкин.

— Так вот, товарищи! Сегодня у французов праздник. Полки, прибывшие сюда, участвовали в обороне Вердена — им сегодня вручены победные знамена. После церемонии солдаты и матросы получили отпуска до поздней ночи. Все рестораны и кафе в городе полны солдат и матросов. С ресторанов и кафе мы и начнем. Вы немедленно разойдитесь по этим злачным местам. Подсаживайтесь к компаниям солдат и матросов, вмешивайтесь в их беседу, гуляйте вместе с ними. И постепенно переходите на душевный и откровенный разговор. Будьте осторожны! Не лезьте на рожон! — Ласточкин минуту помолчал. — Но и не преувеличивайте опасности. Перед вами французские рабочие и крестьяне в солдатских мундирах. Они воюют пятый год, война им осточертела, они хотят домой и не очень-то рады своему пребыванию здесь. Если они не понимают, что сюда они приехали на чужую войну, что невольно превратились в палачей украинских рабочих и крестьян, найдите способ это им прямо сказать. А дальше нетрудно будет намекнуть и о том, кому эта интервенция нужна там, во Франции, и здесь, в России. С этого начинается ленинская речь к простым сердцам, товарищи… — Опять помолчав, Ласточкин прибавил: — Опасность одна: провокатор! Будьте начеку и держите себя в руках, товарищи!.. Если же все-таки и случится провал, каждый из вас твердо знает: он ни с кем не связан, он высказал только собственное мнение… «Никого не знаю!» — с этим большевик-подпольщик умрет под самыми тяжкими пытками.

Он умолк. Молчали все.

Взволнованное молчание длилось долго. Каждый думал о себе, но мысль была у всех одна: «Как мне выполнить это поручение партии самым лучшим образом? Хороший ли выйдет из меня агитатор, конспиратор?» Ласточкин же думал о всех… Дойдет ли до французского солдата агитация женщины — Жанны? Не стар ли для такой живой и активной работы солидный и положительный Алексей? Не слишком ли горяч увлекающийся юный Витек? Не будет ли нарушающей конспирацию приметой то, что Абрам немного прихрамывает? Сбрить ли Жаку из соображений конспирации бороду, или, может быть, в самом деле, из этих же соображений, оставить ее?

— Все готовы? — спросил Ласточкин.

— Все! — ответил каждый за всех.

— Кто сомневается в своих силах, пусть тут же скажет об этом прямо.

Ласточкин подождал. Но все молчали. Все верили в свои силы. Все готовы были выполнить поручения партии.

— Тогда что ж… — поднялся Ласточкин.

Все встали.

Галя тоже встала. Жак бросил на нее тревожный взгляд. А как же Галя теперь будет здесь одна за двоих?

В тесный штрек из галереи редакции выходили по одному с короткими интервалами, чтобы не натыкаться друг на друга в темном лазе. Каждый пожимал руку Гале, остававшейся здесь, и нырял в черную дыру. Ласточкин выходил предпоследним.