Рассвет над волнами (сборник)

— Ну и что с того, что у него есть деньги? Он столького не понимает. Дочери запретил играть в спектакле. Сказал, что не для того ее растил и воспитывал, чтобы она стала артисткой. Вы бы слышали, каким тоном он произнес это слово — «артистка»!

— Тогда почему мы не принимаем героя, которого предложил в своем рассказе Ион? Как ни совершенствуй, не модернизируй общество, людей с отсталыми взглядами еще хватает. Только если раньше ретроград ходил в традиционной одежде — шароварах и каракулевой шапке, то сегодня он восседает за рулем собственного автомобиля и запрещает дочери появляться на сцене. И не стоит надеяться, что этот человек со временем изменится. Внешне — может быть, но внутренне он останется таким же ограниченным, испытывающим страх перед прогрессом. На мой взгляд, это разновидность паразита: они пользуются благами прогресса, но не дают ему ничего взамен. Хорошо, что ты, Ион, не попытался показать эволюцию своего героя. Такие люди, как он, не развиваются, их косность является своего рода символом…

— Я об этом не думал, когда писал, — признался улыбаясь Ион Джеорджеску-Салчия. — Просто понадобился антипод главному герою.

— Удачно, весьма удачно получилось, — подтвердил режиссер. — Я, дорогие мои друзья, вижу его словно наяву: корректный, но сухой, неспособный глубоко чувствовать, переживать, в то время как главный герой — человек спортивного склада, современный, разносторонне развитый…

— Не надо увлекаться, — остановил его Адам, — мы и так ушли от основной мысли. Я считаю, что любой персонаж литературного произведения есть нечто большее, чем просто человек. Он олицетворяет собой идею, отражает в какой-то мере действительность.

— Две действительности, если принимать во внимание и антипод…

— В таком случае писатель должен уметь раздваиваться, перевоплощаться то в одного, то в другого?

Джеорджеску-Салчия улыбнулся:

— Я с этим не согласен. Когда я создаю отрицательный персонаж, я не отождествляю себя с ним. Сначала надо добавить черной краски, представить его читателю в самом невыгодном свете, сделать его противным. А в конце необходимо сделать так, чтобы он понес за все наказание, хотя в жизни не всегда так получается.

— Литература должна создавать образцы для подражания, — заключил Адам, — помнить об этической стороне.

— А как же с нашими героями? — спросила не то Лия, не то Мия (Амалия не могла припомнить, кто из них). — Если задачей литературы является утверждение справедливости, то зачем им расставаться?

— Иначе нельзя, — ответил Джеорджеску-Салчия. — Для другого финала потребуются другие герои.

Амалия внимательно следила за ходом дискуссии и слышала отголоски тех горячих споров, которые они вели когда-то в институте. Как правило, эти споры начинались на лекциях по теории искусства и продолжались во время перерывов в институтских коридорах, где воздух становился сизым от сигаретного дыма, а после лекций — в сквере, расположенном рядом. Алек обычно в споры не вступал, и все к этому привыкли, поскольку знали, что он претендует на роль судьи, подводящего итог, словно именно он владел истиной в последней инстанции. Амалия припомнила его любимую фразу: «Художник вкладывает частичку своей души, даже если рисует ломтик арбуза на блюде».

Решив взять на вооружение тактический прием Алека, Амалия изложила свою точку зрения в конце дискуссии.

— Я не хочу спорить с автором, — не спеша, словно взвешивая каждое слово, заговорила она, — но думаю, что даже самый отрицательный персонаж несет в себе частицу личности автора. Когда наделяешь персонаж какими-то чертами, пытаешься объяснить его суть, невольно одалживаешь ему что-то из своих взглядов на жизнь, оценок, чувств, даже если образ мыслей и чувства персонажа носят откровенно негативный характер. Вспомните, как выглядят августейшие особы на полотнах классиков. В первую очередь бросается в глаза надменное выражение лица, так как заказчик обычно требовал придать ему горделивый вид. Однако художник, нередко чересчур акцентируя эту черту, невольно делал ее негативной. Недаром говорят, что слишком хорошо — враг хорошего. Если преувеличить в стиле орнаментальность, то получается слишком высокопарно, что способно вызвать лишь усмешку. Но попробуем в равной степени реалистично отразить все, в том числе и детали, не выделяя ни одну из них, и мы получим всего-навсего фотографическое изображение, то есть именно то, чего панически боится настоящий художник.

— Ну, коллега, вы меня изумляете! — воскликнул Адам. — Умозаключение более чем достойное внимания. Вы, наверное, увлекаетесь теорией искусства.

— Почитываю иногда, — скромно ответила Амалия.

— Не только читаешь, но и здорово разбираешься, — вступил в разговор Джеорджеску-Салчия. — Надо бы почаще проводить такие дискуссии.

— Товарищеские дискуссии оттачивают ум и обостряют чувства, — подхватил преувеличенно эмоциональным тоном режиссер. — Нас заедает повседневность, и мы не находим времени для общения…

Сейчас, сидя за кафедрой и наблюдая, как вдохновенно трудятся, срисовывая картинку с доски, третьеклашки, Амалия размышляла, понравятся ли Нуку такие дискуссии. Ей хотелось, чтобы все повторилось, как на предыдущей встрече. Как отличался этот интересный обмен мнениями от пустых разговоров в учительской о непослушных учениках, о ценах на мебель, о недостатках директора… Что ж, приглашение на субботу поступило ко времени. Нуку сам поймет, почему ей понравилась вечеринка…

* * *

Когда Амалия вернулась домой, то увидела, что Нуку сидит в пижаме на коврике, сложив ноги по-турецки, а рядом лежит разобранный торшер, который давно не работал. Нуку был поглощен ремонтом. Похоже, ему доставляло удовольствие собирать эти винтики, соединять обрывки проводов.

— Ты уже проснулся? — удивилась она.

— И даже успел сделать кое-что полезное. Когда еще представится случай целый день побыть дома? А этот торшер меня уже давно раздражает.

— Ну и как, исправил?

— Для такого специалиста, как я, это не составило труда, — пошутил Нуку, поднимаясь с ковра. — Если бы ты пришла минут на десять попозже, торшер был бы уже собран.

Она подошла к нему, обняла и погладила по голове, как маленького:

— Наш домашний мастер, умница. А я принесла тебе приятную весть: на субботу мы приглашены к Джеорджеску-Салчии.

Однако на лице Нуку не отразилось сколько-нибудь заметного удовлетворения, что не ускользнуло от взгляда Амалии.

— Приглашены или ты приглашена? — переспросил Нуку.

— Я сказала «мы приглашены». Ну а если точнее, то Джеорджеску-Салчия приглашал в первую очередь тебя.

— Тогда другое дело. Мне не хотелось бы оказаться приглашенным туда, где проявляют благосклонность к моей жене. Помнишь, был фильм «Муж своей жены»? Ну ладно, это дело сложное. Будем справедливы — приглашен не я персонально, а мы с тобой. И все же, если быть точным, я приглашен, потому что являюсь твоим мужем.

— Что ж, придется попросить, чтобы он направил тебе официальное приглашение, раз ты такой формалист, — отшутилась Амалия, но затем сделала вид, что обиделась.

— Подожди, не уходи.

— Я схожу переоденусь. Утром было свежо, а сейчас стало жарко.

Она отправилась в спальню с легким сердцем. Нуку не отверг приглашения, а это уже кое-что. Он ведь мог воспротивиться встрече с интеллектуалами или сослаться на дела по службе. Амалия раздевалась, думая о предстоящем вечере, о спорах по вопросам искусства.

— Все, исправил! — услышала она радостный крик Нуку.

Она вошла в комнату, застегивая на ходу халат. Нуку поставил торшер на место возле магнитофона, опустил жалюзи и включил торшер. Теплый желтый свет, заливший угол, создавал обстановку уюта.

— Я позвал тебя принять работу.

— Прекрасно. И сколько это будет стоить? — спросила Амалия с улыбкой и обняла мужа.

Глава 12

Нуку встречал командира у трапа. Капитан второго ранга Якоб отдал честь флагу и наметанным инспектирующим взглядом окинул палубу. Все вроде в порядке. Застыли в неподвижности шеренги матросов. На правом фланге офицеры. Палуба чистая.