Рассвет в окопах

ДОЧЕРИ ВОЙНЫ

Румяная свобода рук и ног — Расхристанная пляска духа с плотью, Где корни Древа Жизни. (Есть сторона обратная вещей, Что скрыта от мудрейших глаз земли). Я наблюдал мистические пляски Прекрасных дочерей прошедшей битвы: Они из окровавленного тела Наивную выманивали душу, Чтоб слиться с ней в одном порыве. Я слышал вздохи этих дочерей, Сгоравших страстью к сыновьям отваги И черной завистью к цветущей плоти. Вот почему они свою любовь В укрытии крест-накрест затворяли Смертельными ветвями Древа Жизни. Добыв живое пламя из коры, Обугленной в железных войнах, Они зеленое младое время До смерти опаляли, обжигая: Ведь не было у них милее дела, Чем дико и свирепо умерщвлять. Мы были рады, что луна и солнце Нам платят светом, хлебом и вином, Но вот пришли воинственные девы, И сила этих диких амазонок Разбила скипетры ночей и дней, Заволокла туманом наши очи — Блестинки нежных ласковых огней, Загнала амазонским ветром Ночную тьму в сиянье дня Над нашим изможденным ликом, Который должен сгинуть навсегда, Чтобы душа могла освободиться И броситься в объятья амазонок. И даже лучшие скульптуры Бога, Его живые стройные созданья С мускулатурой, о какой мечтают Высокие архангелы на небе, Должны отпасть от пламени мирского И воспылать любовью к этим девам, Оставив ветру пепел да золу. И некто (на лице его сливалась Мощь мудрости с сияньем красоты И мускулистой силою зверей — Оно то хмурилось, то озарялось) Вещал, конечно же, в тот час, когда Земля земных мужчин в тумане исчезала, Чей новый слух внимал его речам, В которых горы, лютни и картины Перемешались со свободным духом. Так он вещал: «Мои возлюбленные сестры понуждают Своих мужчин покинуть эту землю, Отречься от сердечного стремленья. Мерцают руки сквозь людскую топь, Рыдают голоса, как на картинах, Печальных и затопленных давно. Моих сестер любимые мужчины Чисты от всякой пыли дней минувших, Что липнет к тем мерцающим рукам И слышится в печальных голосах. Они не будут думать о былом. Они — любовники моих сестер В другие дни, в другие годы».

РАССВЕТ В ОКОПАХ

Мрак осыпается, будто песок. Древнее время друидов — сплошь волшебство. Вот и на руку мою совершает прыжок Странная крыса — веселое существо, Когда я срываю с бруствера красный мак, Чтобы заткнуть его за ухо — вещий знак. Тебя пристрелили бы, крыса, тут же без церемоний, Если б узнали о твоих, космополитка, пристрастьях: Сейчас ты дотронулась до английской ладони, А через минуту окажешься на немецких запястьях, Если захочешь ничейный луг пересечь — Страшное место последних встреч. Ты скалишься, крыса, когда пробегаешь тропой Мимо стройных тел — лежат за атлетом атлет. Это крепкие парни, но по сравненью с тобой Шансов выжить у них — считай что — нет. Они притаились во мраке траншей Среди разоренных французских полей. Что ты увидишь в солдатских глазах усталых, Когда запылает огонь, завизжит железо, Летящее в небесах, исступленно алых — Трепет какого цвета? Ужас какого отреза? Красные маки, чьи корни в жилах растут, Падают наземь — гниют, гниют, гниют. А мой цветок за ухом уцелел: От пыли лишь немного поседел.

ОХОТА НА ВШЕЙ

Сверкающие голые тела, Вопящие в зловещем ликованье. Скалящиеся лица друзей И сумбурные взмахи рук В едином кружатся угаре. Рубаха паразитами кишит: Солдат ее сорвал с проклятьями — От них Господь бы съежился, но не вошь. Рубаха запылала над свечой, Что он зажег, пока лежали мы. И вот мы все вскочили и разделись, Чтоб отловить поганое отродье. И вскоре в сатанинской пантомиме Забушевало и взбесилось все вокруг. Взгляни на силуэты, разинувшие рты, На невнятные тени, что смешались С руками, сражающимися на стене. Полюбуйся, как скрюченные пальцы Копаются в божественной плоти, Чтобы размазать полное ничтожество. Оцени эту удалую шотландскую пляску, Ибо какой-то волшебный паразит Наколдовал из тишины это веселье, Когда баюкала наши уши Темная нежная музыка, Что струилась из трубы сна.

БЕССМЕРТНЫЕ

Я их убивал, но они не сдыхали. И вот без конца — день и ночь, день и ночь — Они мне забыться во сне не давали, От них защититься мне было невмочь. Напрасно я лез в сумасшедшую драку И руки в крови обагрял — чуть живой. Они все равно поднимались в атаку И шли еще гуще — волна за волной. Я вился в агонии, бился от страха И падал без сил, супостата кляня. Они все равно восставали из праха И лезли, как черти, чтоб мучить меня. Я думал, что дьявол, привыкший к разгулам, Скрывается там, где разврат и дебош. Я раньше его называл Вельзевулом, Теперь же зову его — грязная вошь.

В ОКОПЕ

Ах, я сорвал два мака На бруствера краю, Два ярких красных мака, Мерцавших на краю. Один цветок прелестный За ухо я заткнул, Другой цветок прелестный Тебе я протянул. Но вспыхнула зарница, В окопе — взрыв и мрак. И на твоей петлице Изранен красный мак. Ах, Боже, Боже правый! Я оглушен и сбит. Окоп — цветник кровавый, Ты в нем лежишь — убит.

УМИРАЮЩИЙ СОЛДАТ

Он все время стонал: «Вот дома, Я до них бы добрался ползком, Но кружится моя голова». Все тряслось и гремело кругом. Он дышал, задыхаясь, с трудом: «Наши люди… Разрывы от мин… Умоляю вас: дайте воды — Здесь кончается Англии сын». «Мы не можем тебе дать воды, Хоть вся Англия влезет в твой вздох». «Умоляю: воды, о воды!» — Простонал и навеки замолк.

ПАВШИЙ В БОЮ

Свалился с книжной полки томик твой, Ты тоже полетел вниз головой. Ты в рукопашном был убит бою, И я оплакиваю смерть твою. И все же кажется случайным мне, Что пал ты во французской стороне. Ты духом был велик, а плотью мал, Кто знал тебя, тот это понимал. Природа, утомленная войной, Узрела только внешний облик твой. Ведь ни один светильник ни на час Без ведома природы не погас. Ты не достиг еще своих высот, Когда она прервала твой полет.

БЕЗ ВЕСТИ ПРОПАВШИЙ

Я обращаюсь в прах среди могильной тьмы. Его ты прячешь, скрадывая меж костями. Иегова всегда дает своим взаймы, И я несу убытки полными горстями. Что скажет Кредитор, когда я пропаду Без вести, и меня не сыщут и собаки? Я не смогу явиться к Страшному суду, Поскольку окажусь сокрытым в этом мраке. К своей святой земле взывая, как всегда, Он будет рыскать небесами круг за кругом: «Где бедная душа, лишенная суда, Которую не наградили по заслугам?» Но слыша этот плач, стенания и грусть, И в остове твоем расположившись грешном, Я, обманувший Господа, расхохочусь, Свободный, словно раб, в твоем плену кромешном.

МЕРТВЫЕ ГЕРОИ

Небеса, восторжествуйте, Храбрых воинов встречая, И глаза их поцелуйте, Тем, что должно, отвечая. Серафимы в крепкой стали, Обнажите меч свободы, Чтобы ярче заблистали Героические годы. Крестный ход под небесами. Воздух ясный и румяный. Над блестящими полками Развеваются султаны. Вспыхни, песня, среди стана! Прозвени, звезда, на свете! И сильны, как наши раны, Наши дорогие дети. Кровь их бьется молодая В сердце родины любимой. Их заслуга вековая — В Англии непобедимой. Ведь в смертельной круговерти Им сражаться приходилось, Чтобы обрести бессмертье И Божественную милость.

СВАЛКА МЕРТВЕЦОВ

По разбитой проселочной дороге Громыхали передки орудий, Торчали колючки, как терновые венцы, И ржавые колья, как старые скипетры, Чтобы остановить озверевших солдат, Ступающих по нашим братьям. Колеса кренились, проезжая по мертвецам, Не причиняя им боли, хотя и трещали кости: Закрытые рты не издали ни стона. Они лежали вповалку — друг и враг, Братья, рожденные отцом и матерью. Рыдали снаряды над ними Дни и ночи напролет. Пока они подрастали, Их дожидалась земля, Готовясь к разложенью — Теперь она получила их! Творя страшные образы, Они ушли в тебя, земля? Куда-то ведь они должны уйти, Швырнув на твою крепкую спину Холщовый мешок своей души, Пустой от божественной сути. Кто ее выпустил? Кто отверг? Никто не видел их тени на траве, Не видел, как их обреченные рты Испускали последний выдох, Пока железная горящая пчела Осушала дикий мед их юности. Что до нас, прошедших смертельное пламя, То наши мысли остались привычными, Наши руки-ноги целы и напоены кровью богов, Мы кажемся себе бессмертными. Возможно, когда огонь ударит по нам, В наших жилах встанет заглушкою страх И замрет испуганная кровь. Темный воздух исполнен смерти, Взрываясь яростным огнем Непрестанно, без перерыва. Несколько минут назад Эти мертвецы переступили время, Когда шрапнель им крикнула: «Конец!» Но некоторые умерли не сразу: Лежа на носилках, они еще грезили о доме, О дорогих вещах, зачеркнутых войной. И вдруг кровавый мозг раненого Брызнул в лицо носильщика: Тот опустил свою ношу на землю, Но когда наклонился посмотреть, Умирающая душа уже была далеко Для чуткой человеческой доброты. Они положили мертвеца на дороге — Рядом с другими, распластанными поперек. Их лица были сожжены дочерна Страшным зловонным гниением, Лежали с изъеденными глазами. У травы или цветной глины Было больше движения, чем у них, Приобщенных к великой тишине земли. Вот один, только что умерший: Его темный слух уловил скрип колес, И придавленная душа протянула слабые руки, Чтобы уловить далекий говор колес, Ошеломленный от крови рассудок бился за свет, Кричал терзающим его колесам, Стойкий до конца, чтобы сломаться Или сломать колесный обод. Кричал, ибо мир прокатился по его зрению. Они вернутся? Они когда-нибудь вернутся? Даже если это мельтешащие копыта мулов С дрожащими вспученными брюхами И куда-то торопящиеся колеса, Вдавившие в грязь его измученный взор. Итак, мы прогрохотали по разбитой дороге, Мы услышали его слабый крик, Его последний выдох, И наши колеса ободрали его мертвое лицо.

ИЗ ФРАНЦИИ

Призрачный дух пил золотистый свет кафе, Пил горячую жизнь, что там мерцала, И слышал, как мужчины шептали кокеткам: «Именно такова Жизнь во Франции». С той поры дух грезит о золотистом свете кафе, О прекрасных лицах и нежных оттенках, И слышит, как мужчины жалуются калекам: «Это — не Жизнь во Франции». Разметанные камни, обуглившаяся вывеска, А между и под ними — трава и мертвый народ. Небесные птицы поют, и дух встает на крыло. И это — Жизнь во Франции.