Растяпа. Где кончается порядок

– Что привезли? – спросил не участвующий в разбое Полий Полякова.

– Вот, – тот показал две кафельные плитки рыжего цвета, какие обычно лепят в туалетах на стены.

Две плитки! Две плитки и такое бесстыдство у всех на глазах… Я не мог понять психологию товарищей прапоров.

– Оно тебе надо? – спросил я Валентина.

– Все верно, – обычным юмором своим Полий поддержал товарища. – Уходя с аэродрому, прихвати чего до дому.

И наставник мой присоединился к обсуждению темы.

– Старые прапорщики говорят – служить буду, покуда руки носят.

Однако!

На отъезд подтянулись офицеры и служащие штаба.

– Вот идет майор Капустин, – приветствовал Кунак (это не фамилия) одного офицера, пожимая ему руку. – Мы его к себе не пустим.

Тут же выяснилось, что прельстившая меня дама в стройчасти – Капустина, жена майора. Что же они не вместе идут? Я бы с такой женщиной под руку ходил и гордился.

Мы и на регламенте не очень-то утрудились, но когда самолет укатили в эскадрилью, в ТЭЧ наступило полное безделье. По крайней мере для служащих СА – ведь нас не привлекали ни к построениям, ни к политзанятиям, ни к нарядам. Можно было и на службу не приезжать, но мы приезжали. Мы – это мы с Макаровым и еще две женщины. Лариса – одинокая, ногами симпатичная тетка лет сорока из радиолокационной группы. И Люба – красавица из группы электрооборудования, жена инженера-электрика полка Коваленко. Нам бы спариться да замутить что-нибудь. Но мы в дни застоя-простоя прятались в свои углы. Я размышлял в одиночестве над тем, как жить дальше, Макаров в карты играл на деньги, женщины вообще меж собой плохо ладили.

Однажды Александр Егорович остался совсем без партнеров и приплелся ко мне.

– У вас что, ни домино, ни карт нет?

– Где-то прячут, но я не буду шариться по столам.

– Пойдем ко мне – у нас все есть.

– Были бы шахматы, а от «козла» какой прок? Карты вообще верный путь в Преисподню.

– Совсем не обязательно играть на деньги – можно в подкидного.

– Одно название чего стоит! Расскажи лучше о себе. Ты давно в армии? За границей служил?

– Я нет. Лариса служила в Польше.

– Стало быть, служащих советской армии отправляют за границу?

– Отправляют.

– Ты бы где хотел служить?

– Здесь, конечно. Вовок (это Полий) в Венгрии был – говорит, ничего хорошего: мадьяры они и есть мадьяры.

– А Лариса что говорит?

– То же самое – только бздежики еще гавнистее. Нет в мире лучше русского народа.

– Весьма печально. Хотелось бы подружиться с кем-нибудь.

– Ваши Лысенко с Кириленко служили в Германии и не нахвалятся – немцы друганы настоящие: они западников ненавидят.

– Чехословакия – прекрасная страна.

– Я про народ говорю.

– Народ везде одинаковый – есть дерьмо, есть ниче.

– Ну, не скажи…

В конце концов, мы перешли в лабораторию вооружения и вяло стали стучать костяшками домино. Долог день до вечера…

Такие томительные безделия понуждали философские размышления.

Кто мы здесь? – маленькие винтики большой системы. Трутни в улье? – ну, те хоть маток оплодотворяют. Существа без цели в жизни, способные только в карты играть да костяшками о стол стучать?

Ну а что в этом плохого? Отрегламентированный самолет летает – выполняет учебно-боевую задачу. Скоро новый пригонят, и будет у нас работа. Жизнь продолжается – есть и от нас какая-то польза.

Только мне этого мало. Я не могу вести бесполезную жизнь – каждый час мне дорог. Надо что-то еще кроме осознания, что самолет имеет свойство гудеть в полете, и в этом есть моя заслуга. Все предопределено судьбой. Раз я здесь и свободен – в смысле, от текущих дел, надо заняться тем, о чем давно уже подспудно мечтаю. К черту газеты и журналистику! – суета сплошная. Буду писать книги – о себе, о том, что видел и знаю, о любви и пути человека к счастью… Вот как-то так.

Зима пришла. За окном метель. Собачья погода, надо сказать. И дело не в том, что ветер гонит снег по дорогам – просто скучно, и глазу не за что зацепиться. Неизмеримо легче, куда легче существовать пусть даже в мыслях в той жизни, которую я описываю в общей кожаной тетради – там и лето теплей, и зима веселей: будто сплошные рождественские праздники. Впрочем, чего это я…

Нет, методичное описание семьи моего отца в художественных рассказах не имело ничего общего с глупыми романтическими бреднями. Все это личное, и только личное. Стало личным с тех пор, как я решил стать писателем, но не в угоду толпе, а сам по себе – ни под кого не подстраиваясь. Вот как отец рассказывал, так и пишу, стараясь извлечь урок из ошибок родственников. Стараюсь быть объективным, чтобы не быть судьей – зная, что красные победят, не стремлюсь чернить белых. Да нет, наверное, еще даже объективнее – ибо писатель должен быть беспристрастным.

Прискорбные подробности гибели деда моего Кузьмы Васильевича, конечно, придуманы и даже, возможно, приукрашены – ибо не осталось в живых очевидцев, и не дошел до семьи рассказ о том. Но то, что он насильно был забран в колчаковщину и не вернулся из провального похода адмирала к Волге – факт.

Старший брат отца Федор удрал от насильного призыва в белую армию и волей-неволей стал сочувствовать красным. Никогда не был он сторонником и поклонником советской власти, но усердно работал на благо семьи, а значит крепил и ее – власть имею в виду, а не только семью. И погиб, защищая Родину от фашистского гада. Я любил и гордился Федором, как любил и гордился им мой отец.

Рассказывая о Федоре Кузьмиче, я завидовал ему – независимому и спокойному, всезнающему и уверенному, что мир вращается вокруг него, а не наоборот. Жаль, что корень его прервался – и сын помер юным, и дочь не пережила потерю девичества. Никого не осталось и ничего – нет даже крестика от них на петровском погосте.

Самое поразительное, что не питаю ненависти к Андрияшке Масленникову, на чьей подлой совести жизни зятя Федора и Александры, замученной им жены. В краеведческом музее наш доблестный родственник красуется, как основатель первого колхоза на увельской земле – стало быть, пример нам всем и наука в жизни.

Каждый исполнил свою роль и ушел. Никто не был счастливее другого – каждому хватило своей доли горя и радости. Такова жизнь. Потому тебе и решать, человек. Хочешь быть подлецом – будь. Хочешь жить честно – живи. Сам решай, кем и каким быть. Я за правду жизни и против придуманных идеалов, которые с детства из нас и наших детей воспитывают лицемеров.

Поэтому и пишу по журналистской привычке да из гордости, не меняя фамилий своих героев – нам, Агарковым, есть чем гордиться. А те, кто при власти сейчас и воображают, будто сойдет им с рук любая подлость, глубоко заблуждаются – память о них будет жить вечно. Недобрая память – не та, которой гордятся…

Снег в самом деле повалил – за окном потемнело, и я включил свет в лаборатории. Ребята пришли с политзанятий. Посыпались реплики:

– Сидишь, Егорыч, а того не знаешь, что немцы берлинскую стену разрушают!

– Твою мать! Не дожить до пенсии, придется воевать!

– Замесим «козла», пока господа офицеры сзади плетутся.

Застучали костяшки по пластику стола.

В мире творится черте что, и, кажется, Горбачев не догоняет события. А может, это его такая хитрая тактика – как знать? Нам-то все равно на события в мире не повлиять, остается сидеть и ждать – время покажет. А война случится, мы – полк учебный, нас призовут в последнюю очередь.