Ратоборцы

…Однажды Александр, сидя на ложе своем, укутанный плащом на меху, придвинув к самой тахте стол, просматривал ясашные свитки. Настасьин подавал ему требуемые столбцы. Посредине кибитки тлел очаг. Время от времени юноша вставал и подбрасывал в пламя кусок сухого аргала.

— Да, — сказал князь, глядя через стол, как возится Григорий у очага, — полено увидал бы наше, русское, березовое, и то легче бы стало!.. Топят какой-то дрянью!.. И огонь не тот… не русский… не греет, все время зябну… И никогда со мной этого не бывало!..

Омыв руки из кружки над ведром, юноша возвратился к прерванному занятию. Несколько раз, украдкою от князя, он всматривался в его лицо. Затем, застыдившись немного, задал князю некий вопрос как врач.

Невский тоже несколько смутился.

— Вот ведь ты какой у меня, а? — удивленно и одобрительно произнес он. — Читаешь, как в книге. Третьего дня я и сам обратил внимание, будто бы чуть с кровью стал помачиваться…

И тогда в откровенной беседе юный медик высказал подозрение, что князя отравляют.

Александр Ярославич на мгновенье нахмурился, а потом спокойно сказал:

— Весьма возможно. У них это в ходу. Родителя моего зельем опоили… в Большой орде… Правда, поварня у нас своя… но ведь корм, продовольствие — все у них покупаем. Не уследишь! Да и ведь то и дело у них приходится пить-есть… Не со своим же будешь к ним в гости ходить!.. А без того в Орде нельзя…

Приглушив голос, да и то не прямо, а иносказаньем, Настасьин отважился посоветовать князю бегство.

— Александр Ярославич… государь… — сказал он. — «Комонь во полночи Овлур свистнул за рекою: велит князю разумети: князю Игорю не быть!..» Александр Ярославич, — прижимая руки к груди и умоляюще глядя на князя, — беги, государь!.. Ведь тебя и народ заждался!..

Пламя гнева вспыхнуло в глазах Александра. Синие глаза его потемнели. Нет, нет! — то не человек, то Держава смотрела из его глаз!.. Юноша побледнел.

— Замолчи! — сказал Александр. — Не таким народ меня ждет — не наводчиком поганых!.. Чтобы я бежал?.. Да они только этого и ждут, татары! Еще след коня моего не остынет, а уж триста тысяч сих дьяволов начнут резню по всей Владимирщине!.. Что я на них кину, кого?.. Земля обезлюдела!.. Отборный народ погибнул, ратник!.. Десять лет тому назад нашелся один удалый… ну, да не тем будь помянут, покойник!.. А и доселе кровью, рабством платимся за то… Да что я с тобой говорю про это?.. — с досадою сказал князь. — Не твоего ума дело!.. Знай свое… врач — врачуй!..

Но уж этот ли врач не знал своего дела? Он вовремя заметил подпухлость подглазниц у Ярославича и сейчас же своим лекарством — отваром каких-то трав да еще порошком каким-то — вернул своему князю здоровье.

— Да ты прямо Иппократ! — ласково сказал Невский. — У меня и силы будто прибавилось… право!.. А то совсем занедужил!..

Настасьин взял с князя слово, что ежедневно — и утром и на ночь — Александр Ярославич станет принимать из его рук лекарство. А если князю предстоит выход — посетить когонибудь из нойонов и там принять угощенье, то чтобы из его же, Григорьевых, рук и в глубокой тайне князь принимал бы всякий раз предохранительные против отравы порошки и вдобавок какую-то пахнущую сырым белком яйца болтушку.

Порошки были черные, похожие на толченый, мелко просеянный уголь.

— А ведь похоже, дружок, что ты угольком меня угощаешь! — посмеялся Невский, рассматривая разболтанный в воде порошок.

Настасьин обиделся.

— Государь, — сказал он, — уж в моем-то деле дозволь мне…

— На шутку не обижайся, Гриша, — сказал Невский. — Я тобою сверх меры доволен!..

Однако в той же мере, в какой доволен был своим врачом великий князь Владимирский, был гневен на своего врача хан Золотой орды.

Наедине, в спальном шатре своем, разъяренный хан схватил теленгута за его льняную бородку лопаточкой и рванул ее книзу.

— Ты лжец и самозванец!.. Ты бессильный и невежественный обманщик! — кричал он. — Ты говорил, что он через месяц не сможет сесть на коня! А вчера ему привели еще не знающего подков скакуна, и Александр-князь своею рукою укротил его!.. Я прогоню тебя!.. Я пастухом овец тебя сделаю!..

Голова теленгута моталась из стороны в сторону, вослед ханской руки.

Отпущенный, он горько восплакался.

— Хан! — говорил старый отравитель. — Я не обманывал тебя! Я видел сам, уже болезнь показала ему лицо свое… Но разве есть трава, против которой не было бы другой травы? Разве есть яды, на которые природа и мудрость медика не нашли бы противоядия?.. Его спасли. Возле него есть умудренный в нашей науке человек. Дозволь мне испытать еще одно средство…

Готовый к верховой вечерней прогулке перед сном и уже натянув длинные, вишневого цвета, ездовые кожаные перчатки с раструбом, Александр стоял перед серебряным полированным зеркалом, что держал перед ним отрок, и поправлял надетую слегка набекрень невысокую шапку с бобровым околышем и плоским верхом из котика.

Вошел Настасьин, обычно сопровождавший его на прогулках.

— Сейчас иду, — сказал Александр, думая, что его юный доктор пришел напомнить, что кони заседланы.

— Государь, — сказал Настасьин, — там опять у тебя двое ждут… бояр ихних!..

Невский выругался с досады:

— А пес бы их ел совсем! Покоя нету от них!.. Уже и на ночь глядя приходить стали!..

Он отложил выезд и проследовал в свой приемный шатер. Войдя, он не вдруг при слабом свете свечей рассмотрел, кто перед ним. Двое людей, один — огромного роста, другой — маленький, в больших татарских шапках и в стеганых тангутских халатах, поднялись при его появленье.

Он, слегка поклонясь, приветствовал их по-татарски, именуя князьями и прося их почтить его жилище гостьбою и приятием трапезы. И только тогда рассмотрел их: это были Альфред фон Штумпенхаузен и сэр Джон-Урдюй-Пэта.

На мгновенье оторопевший Невский поднял правую руку, как бы запрещая им садиться.

— О нет! — воскликнул он. — Для холуев ордынских у меня — там вон, возле поварни, корыто для объедков!.. Туда прошу!..

Александр слегка отступил в сторону и рукою в перчатке показал на дверь.

— И ряженых я тоже не звал — не масленая неделя!.. Ну? — нетерпеливо вскричал он. — Вон отсюда!..

Штумпенхаузен мигом очутился у двери.

Рыжий гигант остался на месте.

— Меня не испугаешь, князь, — сказал он. — Я — Пэта!.. Ты радуешься, что ханский сапог не наступил на твой затылок, на твою русскую выю… Напрасно!.. Из ханской кладовой принесена уже добрая тетива, и, быть может, завтра же тебя удавят. Дай пройти!..

Джон-Урдюй толкнул князя кулаком в плечо.

— Ах ты, Иуда!.. паршивец!.. наемная собака татарская! — во весь голос заорал князь, уже не помня себя.