Равноденствия. Новая мистическая волна

Она вздрогнула, открыла глаза и, прикрывая ладошкой рот, сладко зевнула. Увидев, что солнце уже давно проснулось и довольно высоко поднялось в небе, она сорвала тонкую, с маленькой кисточкой на конце травинку и принялась щекотать ему уши, нос, губы. Он недовольно поморщился, фыркнул, но тоже проснулся, посмотрел на окружающий их сад, солнце и легко поднялся с земли, разминая тело, поигрывая мускулами.

— Смотри, — она показала ему на нижние ветви соседнего дерева, — этой птицы вчера здесь не было. Правда она красиво поёт?

— Подумаешь, новая птица, — пожал он плечами, — хотя поёт действительно красиво. Пойду-ка я соберу каких-нибудь плодов, а ты тем временем можешь искупаться.

— Слушаю и повинуюсь, мой повелитель, — улыбнулась она.

Смотря ему вслед, она расправила свои длинные, похожие на миллионы волнистых солнечных лучиков, волосы и побежала к озеру, видневшемуся неподалёку.

На изумительно прозрачной водной глади плавали две большие птицы с грациозно выгнутыми шеями и кипенно-белым оперением. Птицы встретили её приветственным гортанным криком. Она ещё не знала, как зовут этих красавиц, но уже успела подружиться с ними. А они, в свою очередь, доверялись новой знакомой, позволяли гладить себя и в знак дружбы нежно пощипывали её своими большими чёрными клювами за маленькое изящное ушко.

— Милые мои, вы узнали меня? Узнали? — по-детски радовалась она. Вдоволь наигравшись с птицами и наплававшись, она вышла на берег. Решив ещё раз взглянуть на новую птицу, которая, судя по весёлому щебету, пока что никуда не улетела, она пошла было к тому дереву, но вдруг лёгкий тревожный шёпот в кустах отвлек её внимание.

Оглянувшись на звук, она увидела статного черноволосого мужчину, выходящего из кустарника. Привлекательные утончённые черты его лица можно было бы назвать одухотворёнными, если бы сквозь эту красоту не проглядывала какая-то непонятная жёсткость.

Он остановился, разглядывая её точёное атласное тело, усыпанное алмазами ещё не успевших высохнуть водяных брызг, и тихо улыбнулся.

Она с интересом и также молча оглядывала его, стараясь понять: откуда? откуда он взялся?

— Кто ты? — нарушила она молчание. — Я тебя здесь раньше никогда не видела.

— Я? — немного помедлил он. — Я Властелин! Повелитель видимого и невидимого. Хранитель многих тайн. И одну из них я тебе сейчас открою.

— Какую?

— Ты хочешь стать счастливой?

— Счастливой? Не знаю… Наверное… — Она немного растерянно взглянула на него. — Взор твой тёмен, но улыбка ласкова, и мне хочется подойти к тебе.

— Так иди же! — Он раскрыл ей объятия, и она, дрожа всем телом, осторожно приблизилась и прижалась к его груди.

— Мне почему-то хорошо с тобой. Я чувствую, что ты сможешь сделать меня счастливой. Только не отпускай меня, не отпускай….

Голова её закружилась, и она опустилась на траву. Очнувшись, она ощутила, что по всему телу её разливается божественная истома, ни с чем не сравнимое чувство блаженства и лёгкая, едва уловимая усталость.

Её красавец стоял рядом, неподалёку и, увидев, что она пришла в себя, ласково улыбнулся:

— Я вижу, ты действительно стала счастливой.

— Милый, моё счастье — ты…

— Скоро у нас будет сын. И, на правах отца, я желаю дать ему имя.

— Отец… сын… Что это? — удивилась она.

— Узнаешь в своё время. А сына, — он на секунду задумался, — сына назовешь Каин.

— А ты? Как тебя зовут? Ты не сказал…

— Меня зовут, — он внимательно посмотрел на неё. — Эблис!

Она даже не успела моргнуть, а вокруг уже никого не было. И только ветерком лёгким чуть слышно прокатилось по кустам: Эбли-и-ис…

Юрий Невзгода

Ёлочный базар

1

Первая фаза смерти — это шок отлучения от среды. Ели умирают медленно. Смола гуще, чем кровь, она сочится по каплям, и рана быстро затягивается. На обрубок налипает хвоя, опилки, шишки ольхи, потом — окурки, солидол и обрывки ветоши (такого добра в любом кузове хватает). Ритуал неизменен, как неизменна сама строгая последовательность в череде слоёв налипшего мусора: лес — дорога — базар. Иначе быть не должно. За соблюдением правил строго следит седой работник леспромхоза. В его глазах — сталь пил; душа его опьянена свежей смолкой, и весь он — единый вопль восторга.

Так доставляют нам ёлки.

2

Базар спит. Проходит третья стража, время тревог и неясного томления. В это время кажется, кто-то Незримый и Необъятный стиснул ели железной рукой и держит их долго-долго, равнодушный ко всему, кроме своих мыслей, погружённый в апатию. Потом отпускает стволы, но с явной неохотой, уступает место сменщику — угрюмому детине с глазами слесаря. На голове у него — шлем монтажника, в руках — измерительный шест. Сейчас ему нет ни до кого дела: он курит и тщательно размешивает дым в густом бульоне вечерних сумерек. Издалека доносятся выстрелы. Падает звезда…

— Вот знамение, соответствующее появлению первого покупателя! — кричит водитель «Волги», высунувшись из окна машины, снимает пиджак, накидывает на ветровое стекло и плачет.

Человек с шестом подходит к воротам и, прикрыв рукавом лицо, смотрит на север. Кто-то уже идёт…

КТО-ТО уже идёт с севера, и его походка как бы дробится на серию спонтанных движений. Получается лишь имитация ходьбы, отражающая ходьбу не более чем световое табло на этаже отражает движение лифта. КТО-ТО уже подошёл к базару и теперь смотрит внутрь, находясь снаружи.

— Стой там, я сейчас подойду! — кричит с другого конца базара работник и плывёт навстречу Кому-то, отталкивается шестом от снега, как от воды, лавирует меж деревьями. Поднимает свой шест и через прутья дотрагивается до пришедшего. — Я знаю, ты не человек, тебе не поднесу Ель как человеку, — говорит работник базара не своим голосом и вновь касается шестом сгорбленной фигуры. — Но ты и не оборотень! Тебе не поднесу Ель как оборотню! Кто Ты? Зря ты так со мной, — кричит работник базара.

Четвёртая стража…

Некто растворился в снегу. Остаётся человек с шестом и деревья. Человек снимает шлем, взбирается на козлы и, опираясь на шест, обращается к деревьям.

— О Ели! Дорогие моему сердцу Ели! И это — всё, на что вы способны, и это — всё, ради чего вы погрузились в Небытие? Мы растили вас для Смерти, но вы не принимаете Смерть с должным почтением. Что я вижу? Бездарно растоптанные иглы, никакой пластики, визуальная подача — только для эстетов! А где же изюминка китча, где воробушек для обывателя? Ах, это вам не по силам! Долгая Смерть — удел стойких, а вы — брёвна, мокрая прессованная древесина! Вам неведома Гармония Отторжения, даже запах смолы вы принимаете только свой, но не соседа. Поймите же! Ещё не поздно научиться проникать в Ничто. (Достаёт платок, сморкается громко.)Вас разлучили с корнями, вырезали с делянки и вы это осознали. Но осознаете ли Цель? Она и теперь перед вами, и выполнить её — почётный ваш долг. Вообще-то, отними у плешивого плешь — так что останется? Или посохом монаха колоть орехи на голове монаха… нет не то… да, про плешивого я правильно сказал, ведь плешивость — его приобретение, самодостаточная характеристика, а опознавательный знак — плешь. Ваше приобретение — континуум Смерти, ваш опознавательный знак — квитанция. Покупатель может исходить из любых критериев: поставить дерево в центр комнаты или в угол, спилить верхушку, или надставить лысую часть ветками снизу, или связать два ваших тела в одно общее — есть много Стилей и много Школ, но это — уже не вашего ума дело. Роль покупателя здесь ничтожна, как ничтожен и он сам, не понимающий даже своей жалкой роли. Здесь всё решаю я, и цену, истинную цену вам даю я, замеряю дерево шестом от нижней ветки до верхушки и высчитываю по тарифной сетке цену, — а теперь пишу, вот и готово. Сейчас вы мертвы, но по-прежнему глупы и не ПОСВЯЩЕНЫ. Ну, ничего. Квитанция — это Посвящение и Озарение заодно, как комплексный обед в «Пекине» (Ухмыляется.)Квитанция — это предостережение. Надо затаить смолу и быть бдительным!