Равнодушные
Шрифт:
— Вы, верно, видели эту барышню?.. Ваши знакомы с ней… Это барышня Козельская…
— Как же, имел честь видеть, — с иронией отвечал он. — Она бывает у нас и вместе с дочерью распевает цыганские романсы… И отец ее бывает у жены… И наши посещают их вторники… Боже избави Бориса Александровича жениться на ней… Остановите его… Посоветуйте уехать… Что может быть ужаснее несчастного супружества… А с такой… Впрочем, она, к счастью вашего брата, не пойдет за него замуж… Для чего ей бедный артиллерийский офицер?.. Ей нужен муж с состоянием… А потом для приятных впечатлений любовники.
— Однако брат говорил, что она
— Верно, недостаточно богаты…
— Нет, это не то, Василий Николаевич… Это что-то другое, нечто возмутительно эгоистичное и распущенное, возведенное в теорию…
— Да… теперь молодые люди имеют теории… довольно пакостные теории! — со злобой проговорил Ордынцев. — Нет, вы спасите брата… Спасите… Он вас послушает… Спасите, пока не поздно! — взволнованно прибавил Ордынцев и закашлялся.
Леонтьева с участием смотрела на него.
В эту минуту в передней затрещал электрический звонок.
— Вот и Аркадий! — промолвила она.
В гостиную вошел не один Леонтьев, высокий, худощавый брюнет в очках, с утомленным лицом. За ним появилась и приземистая, крепкая фигура Верховцева, человека лет за сорок, с большой заседевшей бородой и белокурыми волнистыми волосами, зачесанными назад. Его лицо, с большим облысевшим лбом, было довольно красиво. Прищуренные близорукие глаза светились умом. Одет он был в поношенный черный сюртук.
Оба обрадовались Ордынцеву и расцеловались с ним.
— Вот что называется, не было ни гроша, и вдруг алтын! Не правда ли, Вера? И Василий Николаевич пришел, и Сергея Павловича я затащил с заседания! — весело говорил Леонтьев.
— А реферат интересный был?
— Ничего себе… А ведь мы, Вера, есть хотим. Не найдется ли чего-нибудь?
— Найдется. Сейчас я вас позову, господа! — проговорила, выходя из комнаты, Вера Александровна.
— А я красненького принес, Вера! — крикнул ей вдогонку Леонтьев.
Через несколько минут хозяйка позвала мужчин в столовую.
На столе шумел самовар, и на тарелках были разложены закуски, ветчина, колбаса и холодное мясо. Несколько бутылок дешевого красного вина и графинчик с водкой приятно ласкали взоры Ордынцева и Верховцева. И все глядело аппетитно на белоснежной скатерти.
Ордынцев опять невольно подумал о доме.
— А Коля и Варя? — спросил Леонтьев.
— Они не хотели ужинать и спать легли.
— Ну, господа, приступим!
Леонтьев налил водки в три рюмки. Приятели чокнулись и закусили селедкой.
— Отлично у вас приготовляют селедку, Вера Александровна! — похвалил Ордынцев.
— И я присоединюсь к мнению Василия Николаевича, хотя должен заметить, что в чужом доме все всегда кажется вкуснее, чем в своем, — пошутил Верховцев.
— Аркадию Дмитриевичу этого не кажется, я думаю! — заметил Ордынцев.
— Ты прав… не кажется… Вера избаловала своими кулинарными талантами.
— И какое множество у вас талантов, Вера Александровна!.. Аркадий! Налей еще — мы выпьем за таланты Веры Александровны! — сказал Верховцев.
Выпили еще. Потом Верховцев и Ордынцев выпили по третьей рюмке — уже без Леонтьева.
Ордынцев незаметно выпил и четвертую.
Верховцев оживленно рассказывал о заседании, высмеял нескольких ораторов и одного молодого профессора, изнемогающего под бременем популярности («Так
ведь и объявил мне. И действительно имел изнемогающий вид от жары!» — вставил Верховцев), и потягивал красное вино.Не отставал от него и Ордынцев, и чем больше пил, тем становился мрачнее.
— Что ты это, Василий Николаевич, приуныл?.. Или твое правление доняло тебя… Заработался? — участливо спросил Верховцев.
— У Василия Николаича сегодня была неприятная история с Гобзиным! — вставила Леонтьева.
— Опять?.. Расскажи, брат, в чем дело?
Ордынцев снова рассказал и прибавил:
— Ведь этакое животное!
— Ты не кипятись. Нынче спрос на животных не в одной твоей лавочке. Вот спроси Аркадия Дмитриевича. И у них в статистике даже не без этого… Жаль, что они не ведут статистики всех животных в образе человеческом, населяющих Российскую империю… Статистика вышла бы поучительная…
— Ведь университетский и… молодой! Вот в чем дело… Молодые-то люди… Понимаешь ли… молодость! О, если б вы только знали, Вера Александровна, какие есть молодые люди! — с каким-то страстным возбуждением и со скорбью воскликнул Ордынцев и хлебнул из стакана.
Под влиянием водки и вина его так и подмывало обнажить свою душу и сказать, какая у него жена и что за сынок и дочка, но стыдливое чувство остановило его. Но он все-таки не мог молчать и продолжал:
— На днях еще я видел одного студента… племянника.
— Хорош? — проговорил, усмехнувшись, Верховцев, не догадываясь, о ком идет дело.
Одна только Вера Александровна догадалась и с тревогой ждала, что скажет про сына этот несчастный муж и отец.
— Великолепен! О боже, какая скотина! И с какою основательностью говорил он, что главный принцип — собственная его натура. И во-первых, и во-вторых, и в-третьих… Все выходило так, что самоотвержение, долг, любовь к ближнему — все это пустые слова, а что есть только законы физиологии и ничего более… Этот экземпляр получше той барышни будет, Вера Александровна!
Все молчали.
А Ордынцев неожиданно спросил, обращаясь к Верховцеву:
— Что, если бы у тебя да такой сынок?
— Это несчастие.
— То-то и есть… Именно несчастие. И в этом виноваты отцы… Да, отцы… А ведь таких молодых стариков, как мой племянник, много.
— Всякие есть!..
— Нет, ты возьми средний тип.
— Положим, средний тип не из блестящих. Но большинство всегда и везде приспособляется к данным условиям… Есть и теперь, брат Василий Николаевич, славная, честная, работящая молодежь, и напрасно мы, как старики, брюзжим на нее… Есть она и ищет правды… Жадно ищет…
— Не видал я что-то таких! — проговорил Ордынцев, вспоминая приятелей сына.
— А я знаю. Да иначе и быть не может… Иначе скотство давно бы заело нас… Кто ездил на холеру? Кто ездил на голод? Кто сегодня вот толпился на заседании? Кто посещает литературные вечера, на которых участвуют любимые писатели?.. Все молодежь… И если, быть может, она слишком на веру принимает всякие новые слова только потому, что они кажутся ей новыми, то и в этом разве не видно стремление найти правду… найти исход неразрешимым загадкам жизни, как-нибудь согласовать идеалы с житейской этикой… Вот только правда-то эта самая кусается… Не всякую можно говорить… Ну, да не всегда же литература будет бесшабашной… Очнется и она!..