Райнхард Гейдрих — паладин Гитлера(сборник)

Этого было вполне достаточно, чтобы господам из генерального штаба намекнули, что пора прощаться.

А в генеральном штабе?

Первый заместитель начальника штаба генерал Миклик пожелал побеседовать с Моравцом с глазу на глаз. Может быть, он хочет дать ему секретные указания, важные инструкции, хочет его толкнуть на какой-нибудь отважный шаг? О чем думает господин генерал в эти тревожные минуты?

Он затащил Моравца в темный угол коридора и прошептал:

— Полковник, я прошу у вас совета. У меня в банке 6 тысяч крон. Как вы думаете, оставить их там или взять, чтобы иметь деньги при себе?

И Моравец понял, что действовать надо самостоятельно. Вскоре после неприятного разговора на заседании Кабинета министров его навестил майор Гибсон, офицер связи английской секретной службы. Безупречно одетый джентльмен, так же безупречно умевший всегда себя держать, имеет честь сделать безупречное предложение: он получил указания из лондонского центра, в которых говорится, что английская секретная служба «весьма заинтересована в том, чтобы сохранить дееспособность чехословацкой разведки и после оккупации Чехословакии», и предлагает ему, Моравцу, «гостеприимство и все условия для дальнейшей работы против Германии».

Оба офицера быстро договорились. Никто из корректных партнеров ни словом не обмолвился о том, о чем оба они отлично знали. С этого момента Моравец, и раньше связанный с англичанами, официально куплен и переходит на службу к ним.

Только ли Моравец?

Под личным наблюдением полковника его персонал рассортирует документы, секретный архив разведывательного отдела чехословацкого генерального штаба, и самое важное уложит в ящики, запечатает их и отвезет на хранение в британское посольство.

14 марта на Рузыньском аэродроме приземлился английский самолет. Десять господ в штатском с большими чемоданами осмотрелись, минуту постояли. Запечатанные ящики уже погружены, господа садятся в самолет. Пропеллеры завертелись, один из господ вышел из кабины и нервно посмотрел на маленькое здание аэропорта. Никого. Он снова быстро поднялся по трапу. Дверца захлопывается, самолет поднимается и берет курс на запад.

В самолете сидят майор Гибсон, полковник Моравец и еще десять человек. Там еще сидят — извините! — там еще лежат те самые ящики. Десять господ в штатском — это специально отобранные офицеры разведки, нужные для поддержания связи и для использования антигерманской сети чехословацкой разведки. Вернее, отныне британской секретной службы.

Их тут десять. Одиннадцатый офицер, который должен был лететь, отсутствует. Сначала его ждали, потом начали беспокоиться, и когда кто-то высказал вслух то, о чем думали все, — а не пронюхала ли чего-либо немецкая разведка, не западня ли это, — его больше не ждали ни минуты.

Но это не была западня. Офицер прощался с родиной у одной дамы, которая, кроме иных достоинств, имела еще запасы доброй сливовицы. Он пришел в себя, черт возьми, только на полчаса позже, чем следовало. В ту самую минуту, когда самолет поднимался в воздух, он подгонял шофера такси, и так мчавшегося с невероятной скоростью. И все же он не увидел в небе даже точки — исчезающего самолета.

Что ему оставалось делать? Он вернулся к сливовице. А когда пришел в себя вторично, пражские улицы были заполнены серыми мундирами вермахта.

Его коллеги в это время уже отдыхали в лондонском отеле.

…А что же те двое, Кубиш и Габчик?

Они еще не знакомы, хотя их судьбы похожи на судьбы тысяч других парней их возраста Все они пережили капитуляцию и оккупацию как личный позор. И, как многие, они решали: оставаться ли им здесь? Нет, надо сражаться. Говорят, за границей формируется чехословацкая армия.

И, подобно тысячам других парней, они бежали за границу. В сумке за спиной — самые необходимые вещи и еда на пару дней, которую собрала мать. Это побег через несколько границ. У Остравы границу переходили тысячи людей, она еще не была неприступной. Переводила через границу молодая девушка в белом свитере. Каждый вечер она уходила в поле в обнимку с новым парнем, а потом возвращалась одна. Когда проходил патруль, она шептала: «Прижмись ко мне, целуй меня! Когда они пройдут мимо, иди вперед, до конца того поля, потом направо, по направлению к одноэтажному домику. Поцелуй меня еще. От домика дорога ведет через ложбину, а там все. Иди, иди, счастливого пути». Скольких мужчин перецеловала она таким образом, прежде чем перевела их через границу? Потом ее схватила полиция. Говорят, над ней надругался целый караульный взвод, прежде чем ей — живой или мертвой? — пустили пулю в висок.

Но Кубиш и Габчик к тому времени уже находились, как и тысячи других, в эмигрантском центре. Они хотели сражаться.

Вы правы, господин полковник, каждый что может — на алтарь отечества.

…Это письмо д-р Эдвард Бенеш получил в США, куда он скрылся после своего ухода с поста президента. «Денежки в карман, уложил чемодан и — за океан» — так комментировала народная поговорка трагический крах упрямо отстаиваемой Бенешем в течение многих лет внешней политики, направленной на союз с западными державами и погребенной мюнхенским сговором в сентябре 1938 года, когда Англия и Франция согласились, чтобы пограничные районы Чехословакии отошли к гитлеровской Германии.

Провалилась политика, провалился и ее вдохновитель и защитник. Ему пришлось уехать. «Денежки в карман, уложил чемодан…»

«Доктору Эдварду Бенешу, президенту Чехословацкой Республики», — гласил адрес на конверте письма. Но ведь президентом был Эмиль Гаха. Бенеш сам послал ему поздравление по поводу его вступления в должность президента. Как потом сожалел он об этом театральном и неискреннем жесте! Ведь его, этот жест, истолковали как признание Бенешем Гахи и самоустранение. Хотя Бенеш пользовался титулом «президент», но перед ним теперь стояло слово «бывший».

…Это письмо не сохранилось ни в архиве президентской канцелярии, ни в архиве генерального штаба. Мы приводим его содержание по рассказам лиц из ближайшего окружения Моравца, потому что это письмо послал из Лондона в Америку полковник Франтишек Моравец.

«Уважаемый господин президент…» — так, конечно, начиналось письмо, ибо Моравец прежде всего заверяет Бенеша, что президентом республики и единственным подлинным представителем нации он считает его и только его. Бенешу это, конечно, чрезвычайно льстило, так как тогда, в начале войны, он отнюдь не был общепризнанным главой буржуазной эмиграции. Его политическое и личное банкротство было еще слишком памятно и вызывало неприязнь и критику даже справа. В Париже образовалась сильная группа аграрной партии во главе с Осуским и Годжей. Бенеш безуспешно оспаривал право занять в ней ведущее положение.

Итак, начало письма было приятным, но несравнимо большее значение и больший интерес представляло для Бенеша его продолжение. Моравец сообщал, что, используя гостеприимство соответствующих британских учреждений и получая от них полную материальную поддержку — а Бенеш прекрасно знал, что имеется в виду под гостеприимством и полной материальной поддержкой, — он сохранил тесную связь с родиной. У него налажена связь с офицерскими кругами и с некоторыми влиятельными политическими деятелями, которые служат источником важной информации, высоко ценимой британской стороной. Он, Моравец, полагает, что эти связи могли бы быть очень полезны господину президенту как ведущему политическому руководителю, и считает своим патриотическим долгом предоставить их в его полное распоряжение…