Райотдел
Шрифт:
— Закон! — буркнул Носов. — Сами-то, можно подумать, мало его нарушаете…
Фаридыч внимательно поглядел на него и сказал:
— Ты кончай, Михаил, ерундой не занимайся… Тут, кстати, пока тебя не было, тебя поздравлять приходили. Коньяк оставили.
— Ты взял, конечно?
— А конечно! Человек от чистой души! И нам пригодится, верно?
— Бог с тобой… — вздохнул Михаил. — Кто хоть был-то?
— Да этот парень… таксисты которого ограбили.
Ясно. Потерпевший по делу Давлетшина. Парень поддал с получки, взял такси и поехал домой, в пригородный поселок. Его развезло в машине; когда шофер Мусихин спросил адрес, он очнулся: «Вези, шеф, плачу по любому счету», — и вытащил пачку купюр, всего двести двадцать шесть рублей — он работал на КРАЗе-самосвале. Тут же машина остановилась, сидящий рядом с шофером тип вытащил пассажира, ударом кулака свалил на дорогу и выхватил деньги. Но потерпевший
Честная компания вовсю уже глотала водку; налили и Носову. Он выпил. Пропади все пропадом! Будем веселиться, пока молоды. Не каждый день бывают праздники.
Зазвякал телефон, Носов взял трубку.
— Алло, да?..
— Мне бы следователя Михаила Егоровича Носова, — сказал вкрадчивый голос.
— Я слушаю вас.
— О, какая у вас строгая дикция. Сразу видно, что человек при серьезной должности, выполняет важные государственные функции, связанные с судьбами людей.
Михаил терпеть не мог таких пустопорожних разговоров, — вдобавок бутылка манила, и товарищи делали нетерпеливые жесты. И он крикнул раздраженно:
— Что вы хотели?!
— С вами разговаривает секретарь парткома университета, доцент Кириллин… Не помните такого?
Еще бы не помнить… За пять лет учебы можно было усвоить четко: если где-нибудь очередная чистка или проработка — этот тип обязательно там трется, а чаще — ходит в организаторах. Работал он на филфаке, на кафедре русского языка. Но на ответственные посты в выборные органы его в те годы как-то избегали выбирать — боялись, видать, его прыткости, ретивости, вспоминали только в решающие моменты, когда возникала нужда в новой комиссии по проработке оппортунирующих, ревизующих или уклоняющихся. С ним шутки были плохи! Когда Носов учился на третьем курсе, Кириллин с единомышленниками обрушился на кафедру русской литературы родного факультета, шум был ужасный, все потонуло в ворохе разоблачений, обвинений и оправданий, заведующую кафедрой чуть не выгнали, дали строгача с занесением, сняли с должности за выявленную антисоветчину. Главных пунктов у комиссии было два: первый — низкий, не дотягивающий до общеустановленного процент цитирования в курсовых, дипломных работах, научных статьях, классиков марксизма-ленинизма, выдающихся партийных деятелей и руководителей, а также основополагающих директивных постановлений; второй — организация спецсеминара по изучению творчества писателя-эмигранта, не стоящего на четких идейных коммунистических позициях, идеологически чуждого классовой советской литературе, некоего Ивана Бунина. Когда это донеслось до студента-юриста Миши Носова, он не хотел сначала даже верить — однако все было опубликовано в университетской газете, вышло решение парткома — пришлось убедиться, что все на самом деле, все правда, гольная правда, ничего, кроме правды. Он долго еще удивлялся: это что же, ребята, такое творится?! Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе: средневековье дремучее, сорок восьмой год или семидесятый? У Бунина вышло уже два собрания сочинений, последнее — совсем недавно! Но не Кириллина же было убеждать, что это великий писатель, гордость русского народа. Скажешь ему такое — и тут же сам попадешь в антисоветчики.
— Да-да, помню, разумеется… — Носов поднял руку, унимая расходившихся сослуживцев. — Чему обязан звонком? Вроде у меня нет сейчас никаких дел по университету. Если по студентке-воровке с геологического — так я его давно сдал, ее уж осудили, дали три года химии. А что еще — не знаю, право…
— Ну запамятовали, запамятовали, бывает… У вас ведь лежит материал по нашей Татьяне Федоровне.
— Какой Татьяне Федоровне? Клюевой, что ли?
— Именно.
Тьфу ты!.. Вона чего. Две пухлых папки с описаниями помыслов и деяний сумасшедшей кандидатки наук, славного бойца идеологического фронта действительно вот уже неделю как перекочевали к нему из сейфа Бормотова. Начальник сбивчиво объяснял, виновато моргая: «Ты, Михаил, все-таки ближе нас всех к этой публике, недавно кончал, да еще дневное, многих знаешь, тебя там, как выяснилось, тоже помнят — действуй, давай!.». Носов пытался выведать — кто это его там помнит, знает, что за намеки — и майор раскололся: звонили из райкома, секретарь по идеологии и пропаганде, очень интересовалась ходом проверки и рекомендовала
отдать материал на рассмотрение товарищу помоложе, желательно окончившему дневное отделение университета — ему, мол, проведшему пять лет в стенах данного вуза, легче будет вникнуть в ситуацию, найти нужный язык с людьми… «В общем, я понял, что она имеет в виду конкретно тебя». — «Зачем?» — «Спроси чего-нибудь полегче. Короче, бери и не рыпайся».Пришлось взять. И вот — звонок. Да главное — от кого, вот чудеса!..
— Да-да, конечно… Но это ведь просто недоразумение, что я ею занимаюсь.
— Почему же, позвольте спросить?
— Потому что я следователь, понимаете? Лицо, занимающееся расследованием преступлений. А в материалах по Клюевой я не нахожу ни одного признака уголовно наказуемого деяния.
— Вы извините… это ваша терминология… я в ней совсем не разбираюсь, я ведь специалист в другой области… но, поскольку это в вашей компетенции…
— Поскольку это уж оказалось в моей компетенции, скажу вам так: я намерен в ближайшее же время вынести постановление об отказе в возбуждении уголовного дела. Не прибегая к особенным проверкам. Что там проверять, скажите на милость? Копию его я выдам на руки самой Клюевой. Пусть делает с ней, что хочет. Если и вы тоже хотите ее получить — сделайте официальный запрос, мы вышлем.
— То есть вы хотите сказать — дело будет закрыто? Насовсем?
— А что вы хотите — мы настаивали на проведении психиатрической экспертизы, — нам отказали по неведомым причинам. Несмотря на то, что признаки психического расстройства налицо. Значит, буду ссылаться на вздорность и абсурд всех ее заявлений.
— Нам бы хотелось вместе с вами подработать формулировочки вашего документа…
— Че-го? — удивился Носов. — Нет уж, в эти дела вы, пожалуйста, не вмешивайтесь. Все бумаги, выходящие за моей подписью, буду формулировать только я сам, и никто больше.
— Какой вы… Не хотите оказать уважение родному вузу, пойти навстречу учителям…
— Ну, лично вы никогда, ничему меня не учили…
— Жаль, жаль, Михаил Егорович, что мы не находим общего языка. А ведь был специальный разговор, советовались, спрашивали о вас. Вот и Алла Венедиктовна Кокарева, и декан ваш, Мухин Федор Васильевич — все прекрасного мнения… Мы даже пошли на то, что обратились в райком КПСС и поделились мнением, что материал по Татьяне Федоровне нужно передать именно вам.
— Спасибо, удружили… — проворчал Михаил.
— Не стоит подходить к подобным вещам столь скептически. Может быть, мы как раз хотим сделать вам доброе дело.
— Ну, интересно… Какое же?
— Подождите немного. Я думаю, в скором времени случится нечто такое, что заставит вас переменить позицию. Будьте здоровы. Да! И с праздником, с праздником вас, Михаил Егорович. Желаю счастья, счастья, хорошо встретить, провести!
— Вас также. Всех благ.
Появился, возник в трубке, накрутил, напустил мути — и что к чему? Странный народ. Может быть, этому и положено быть таким: он ведь не только представитель вузовской публики, но еще и главный среди нее парткомовец!
— Ну пойдем, Мишка! — шумел красный уже Фаткуллин. — Пойдем теперь к Надьке, в кафе! Там готово…
Ах, как ему неохота было примыкать к этой компании! Всех здесь он знал — кто когда начнет пьянеть, кто о чем будет говорить… Носов снова взялся за трубку, набрал номер военной прокуратуры.
Славка отозвался моментально:
— Мишка! Я тебе звоню, звоню — занято, черт побери… Я ведь тебя жду, учти! У нас уже смотались все. Поддали и отвалили. А я тут сижу, давай скорей, выпить страсть охота.
— А у тебя есть?
— Осталось полбутылки… Да мы возьмем, если надо, верно? У меня, между прочим, новость для тебя. Идешь? В темпе давай!
— Гони коньяк, — Михаил протянул руку к Фаткуллину. — Я отваливаю.
Фаридыч с бурчаньем выставил принесенную потерпевшим бутылку. Шампанское Косковой пришлось оставить. Носов оделся и выскочил на улицу.
Когда бежал мимо двора, услыхал вдруг:
— Эй, следователь!
Ему маячил рабочий — из тех, что рядом с установленными уже воротами мастерили теперь вторые, дополнительные.
— Я слушаю вас, — откликнулся Носов. Рабочий подошел к нему, облапил и начал целовать в щеку. «С праздником… это радость…» — мычал он. От него густо пахло перегаром. Михаил с трудом освободился, оглядел пальто: не запачкал ли грязной своей телогрейкой.
— Ты что? Откуда возник? И с чего вдруг взял, что я следователь?
— Дак ведь мы-ы… — рабочий разводил руками и смеялся. — Мы вас все-ех… Ты следователь. А еще участковые, дежурные, из вытрезвителя ребята… Вы смотрите только у нас! Чтобы все по совести, понятно?! Чтобы — у-ыххх!.. — Он поднял кулаки к небу, раскорячился и запрокинул вверх лицо.