Райский сад

— Вот и хорошо, — сказала Кэтрин. — Ты здесь ни при чем, наследница.

Дэвид сел на высокий табурет напротив Кэтрин. Она следила в зеркало, пока Марита не вышла.

— Где ты сожгла их? — повторил Дэвид. — Теперь можешь сказать.

— Она бы не поняла, — сказала Кэтрин. — Поэтому я попросила ее уйти.

— Знаю, — сказал Дэвид. — Где ты их сожгла?

— В железном ящике с дырочками, в котором мадам сжигает мусор, — сказала Кэтрин.

— Все сгорело?

— Да. Я подлила немного керосина из бидона, который взяла в сарае. Вспыхнуло высокое пламя, и все сгорело. Я сделала это ради тебя, Дэвид, ради всех нас.

— Не сомневаюсь, — сказал Дэвид. — Значит, все сгорело?

— О да. Можно пойти взглянуть, если хочешь, но нет нужды. Бумага прогорела до золы, и я перемешала ее палкой.

— Пойду посмотрю, — сказал Дэвид.

— Но ты вернешься? — спросила Кэтрин.

— Конечно.

Она сожгла их в ящике для мусора, сделанном из старой цилиндрической канистры для бензина, продырявленной в нескольких местах. Золу она перемешала ручкой от метлы, которой и раньше пользовались для этой цели. Бидон с керосином действительно стоял в каменном сарае. В ящике Дэвид нашел несколько обуглившихся кусочков знакомой зеленой обложки от тетрадей, клочки обгоревших газетных вырезок и два почерневших куска розовой бумаги, оставшихся от бланка службы по рассылке вырезок «Ромейке». На одном из них он мог разобрать строчку «Провиденс, Род-Айленд». Золу тщательно перемешали, но если бы у него хватило терпения внимательно перебрать обгоревшие тетради, то наверняка нашлись бы еще уцелевшие клочки. Он разорвал на мелкие кусочки розовую бумажку с надписью «Провиденс, Род-Айленд» и бросил их назад в железный ящик, который поставил вертикально на землю. Дэвид подумал, что никогда не был в Провиденс на Род-Айленд. Он поставил палку на место в каменный сарай, где стоял и его гоночный велосипед, которому надо было бы подкачать шины, прошел через пустую кухню и вернулся в бар к Кэтрин.

— Убедился, что все так, как я сказала? — спросила Кэтрин.

— Да, — сказал Дэвид. Он облокотился на стойку.

— Наверное, достаточно было сжечь только газетные вырезки, — сказала Кэтрин. — Но я решила уничтожить все подчистую.

— Да, ты постаралась, — сказал Дэвид.

— Теперь ты можешь спокойно работать над повестью о нашем путешествии, и тебе ничто не помешает.

— Конечно, — сказал Дэвид.

— Хорошо, что ты рассуждаешь здраво, — сказала Кэтрин. — Ты даже не представляешь себе, какие они были плохие. Я должна была доказать тебе.

— Разве нельзя было сохранить хотя бы рассказ про Кибо? Он же тебе нравился.

— Я же сказала, что пыталась найти рассказ. Но если хочешь написать заново, я могу повторить его слово в слово.

— Любопытно получится.

— Действительно любопытно. Увидишь. Могу пересказать тебе его прямо сейчас. Начнем, если хочешь.

— Нет, — сказал Дэвид. — Не сейчас. Может быть, ты его запишешь?

— На бумаге у меня ничего не получается. Ты же знаешь. А пересказать могу в любой момент. Ведь другие рассказы тебе ни к чему? Они были совсем никудышные.

— Все-таки зачем ты это сделала?

— Чтобы помочь тебе. Ты поедешь в Африку и напишешь все заново. Теперь ты стал взрослым и сумеешь во всем разобраться. Природа не могла сильно измениться. Впрочем, лучше бы ты написал что-нибудь об Испании. Ты говорил, что природа там напоминает Африку, но зато в Испании говорят на нормальном языке.

Дэвид налил себе виски, отыскал бутылку минеральной воды и долил немного в стакан. Он вспомнил тот день и то место в долине по дороге в Ле-Гро-дю-Руа, когда они набрали в бутылки такой же минеральной воды и как…

— Давай не будем говорить о писательстве, — сказал он Кэтрин.

— Но я хочу, — сказала Кэтрин. — Только о настоящей, нужной работе. У тебя так хорошо получалось, пока ты не начал писать эти рассказы. Отвратительнее всего было читать о грязи, о мухах, о жестокости и зверствах. Ты, похоже, просто погряз в них. А эта ужасная сцена бойни в кратере и бессердечность твоего отца?

— Можно сейчас не говорить об этом? — спросил Дэвид.

— Нет, я буду говорить, — сказала Кэтрин. — Я хочу, чтобы ты понял, почему я должна была их сжечь!

— Напиши все, что хочешь сказать, — сказал Дэвид. Я бы предпочел тебя не слышать.

— На бумаге у меня ничего не получится, Дэвид.

— Получится.

— Нет. Но я могу пересказать их кому-нибудь, кто сможет записать, — сказала Кэтрин. — Если бы ты относился ко мне получше, ты бы сам записал. Если бы ты любил меня, то был бы рад помочь.

— У меня только одно желание — убить тебя, — сказал Дэвид. — И я не делаю этого только потому, что ты — сумасшедшая.

— Ты не смеешь так говорить со мной, Дэвид.

— Неужели?

— Нет. Не смеешь. Не смеешь. Слышишь?

— Слышу.

— Тогда запомни, ты не смеешь говорить мне такое. Не смеешь говорить такие гадости.

— Слышу, слышу, — сказал Дэвид.

— Не смеешь. Я не потерплю. Я разведусь с тобой.

— Буду только рад.

— Тогда я останусь и не дам тебе развода.

— Тоже неплохо.

— Я сделаю с тобой все, что захочу.

— Уже сделала.

— Я убью тебя.

— Наплевать, — сказал Дэвид.

— Даже в такую минуту ты не способен выражаться как джентльмен.

— Интересно, что сказал бы джентльмен в такую минуту?

— Что он сожалеет.

— Ладно, — сказал Дэвид. — Я сожалею… Я сожалею, что встретил тебя. Я сожалею, что женился на тебе.

— Я тоже.

— Заткнись, будь добра. Расскажи это кому-нибудь другому, кто сможет изложить все на бумаге. Я сожалею, что твоя мать встретила твоего отца и они зачали тебя. Я сожалею, что ты родилась и выросла. Я сожалею обо всем, что мы делали вместе, — и плохом, и хорошем…

— Неправда.

— Ладно, — сказал он. — Заткнусь я. Я не собираюсь произносить речей.

— Тебе просто жаль самого себя.

— Возможно, — сказал Дэвид. — Но, черт возьми, дьяволенок, зачем тебе понадобилось их сжигать? Мои рассказы?

— Я должна была, Дэвид, — сказала она. — Жаль, если ты не понимаешь.

На самом деле он все понял еще раньше, и его вопрос, теперь это было ясно, был чисто риторическим. Он не любил пустых фраз, не доверял фразерам, и ему стало стыдно за свою слабость. Он неторопливо пил виски с содовой, думая о том, как ошибаемся мы, считая, что, поняв, можно все простить, и постарался внутренне собраться, как в былые времена, когда вместе с механиком и каптенармусом проверял перед вылетом самолет, его мотор и вооружение. Тогда в этом не было необходимости, потому что они и так превосходно делали свое дело, но для него это был способ не думать о предстоящем и, как ни сентиментально это звучит, хоть как-то утешало. Сейчас это было необходимо, потому что он искренне был готов убить Кэтрин. Ему было стыдно за последовавшую за этими словами тираду. Но все сказанное было правдой, и теперь нужно было взять себя в руки на случай, если он вдруг начнет терять контроль над собой. Он налил еще виски, добавил минеральной воды и стал смотреть, как поднимаются и лопаются крошечные пузырьки воздуха. «Чтоб ее черти взяли», — подумал он, но вслух сказал: