Раз год в Скиролавках

– Кажется, у вас слабый аккумулятор, – сказала она. – Я позвоню в мастерскую сельскохозяйственного объединения, приедет сюда кто-нибудь из трактористов и заберет его в подзарядку. Я отвезу вас домой на своей машине, а ваша пусть стоит здесь под моими окнами до утра.

– Может, вы и правы, панна Брыгида, – согласился с ней Неглович. – Я уж не помню, сколько лет моему аккумулятору. Четыре или пять?

– Я бы одолжила вам свою машину, но кто знает, может, через час мне придется ехать в какую-нибудь деревню. Мои пациенты болеют чаще всего под вечер и к тому же целыми толпами. Я вам по-хорошему советую: позвоню в мастерскую, а вы у меня вымоете руки и умоетесь. Заварю вам стакан горячего чая, потому что вы, похоже, замерзли.

– Нет, спасибо, – отказался доктор. – Вытру руки тряпочкой. А вы, пожалуйста, позвоните в мастерскую. И отвезите меня, это очень мило с вашей стороны.

Брыгида печально улыбнулась.

– Вы меня боитесь, как и все здешние мужчины. Чай не будет отравлен, и ничего с вами у меня не случится.

– Что вы такое говорите! – возмутился доктор. – Мне это даже в голову не пришло. А кроме этого, я вовсе так не пекусь о своих мужских достоинствах.

– Люди об этом иначе говорят, – ответила Брыгида и вернулась в дом, чтобы позвонить в мастерскую.

Доктор вытер руки и лицо носовым платком. Он был зол на то, что она подозревала его в страхе перед потерей мужественности. Тем более что он и в самом деле боялся прекрасной Брыгиды, хоть и по иной, чем другие мужчины, причине. После одного стакана чая он, может быть, еще и не потянулся бы рукой к ее круглым коленям, но как бы он поступил после второго? При такой женщине он чувствовал себя не в своей тарелке, потому что из-за своей красоты она уже с порога приобретала над ним превосходство, а он этого не любил. Что же касалось здешних мужчин, причина их страха была ясна: она ведь могла сделать то же самое, что ее подружка, которая из-за насилия или из ревности подсыпала любовнику в питье сонного порошка, а потом лишила его мужественности, как барана или жеребца.

Боялись мужчины прекрасной Брыгиды, особенно молодые, и были послушны ее воле. Тут же появился трактор из сельскохозяйственного объединения, тракторист забрал аккумулятор, доктор закрыл свою машину. Из гаража ветлечебницы Брыгида вывела сверкающий лаком огромный заграничный автомобиль типа комби и пригласила доктора садиться.

– У вас, кажется, был такой маленький автомобильчик, – заметил Неглович.

– Ну да. Но я купила себе больший, потому что приходится возить всякие лекарства и хирургические инструменты. Пациенты мои иногда бывают достаточно большими и достаточно многочисленными, и лекарства у меня должны быть в больших упаковках.

– Это ведь дорогая машина.

– Ну да. Но разве меня не называют «пани миллион»? Во столько меня оценивают, – заметила она горько. – Это не моя вина, что ветеринары зарабатывают больше, чем другие врачи, а жизнь хорошей свиноматки для многих более ценна, чем жизнь его жены. Женщин сколько угодно, а породистую свиноматку достать трудно.

– Хорошую женщину тоже найти трудно, – возразил доктор.

– Как вы узнаете, хорошая она или нет? – спросила она ехидно. – По тому, что она хорошо готовит и удобно ложится? Гертруда тоже, кажется, отличная кухарка, а лежаки продаются в каждом магазине.

Она ехала медленно, хоть ее машина могла развить большую скорость. Катилась мягко, без толчков, как будто в асфальте не было никаких дыр. В машине пахло свежестью, ее наполнял запах духов Брыгиды. Что-то в докторе отозвалось, какое-то болезненное воспоминание. Такими духами, кажется, пользовалась Анна, а может, похожими – он уже не помнил.

Доктор только украдкой посматривал на Брыгиду – он боялся посмотреть на нее прямо. После ребенка она еще больше похорошела, округлились ее груди, пополнели щеки, а кожа стала еще нежнее. Расстегнутый воротник шубы открывал шею, такую гладкую и такой красивой формы, как у благородных бутылей для вина. На шее висела золотая цепочка с ключиком, который тонул в ровике между грудями. Черные, сильно вьющиеся волосы обнажали маленькие розовые лепестки ушей. Доктор видел ее профиль, слегка детский, с маленьким носиком, маленьким ртом и мягко закругленным подбородком; видел и конец ее правой брови, похожей на острую стрелу, которая, казалось, целится в висок. Но больше всего притягивали его ее ноздри, розовые, как лепестки ушей, и время от времени почти незаметно шевелящиеся, как будто бы и ее ошеломлял запах ее собственных духов. А может, она именно так реагировала на присутствие самца своей породы и поэтому ее сравнивали с молодой кобылицей, которая, трепеща ноздрями, сладострастно обнюхивает жеребца?

– Вы меня взяли, чтобы меня доставать, – констатировал он с обидой. – Я знаю, что мнение обо мне плохое, но совесть моя чиста.

– Если бы совесть у вас была чиста, то вы зашли бы ко мне на чай. Помню, два года назад мы с вами встретились в книжном магазине в городе. Я к вам подошла и спросила, какую книгу купить, потому что знаю, что вы много читаете. Что-то вы мне посоветовали и сразу же сбежали. Почему?

– Я вам честно скажу: вы слишком красивы. На вас все обращают внимание. Человек чувствует себя рядом с вами предметом всеобщего интереса. Когда я смотрю на вас, я чувствую себя некрасивым и поэтому стараюсь вас избегать. А совесть у меня чиста. Разве я плохо у вас ребенка принял?

Она слегка покраснела при воспоминании об этом обстоятельстве. – Я люблю без взаимности одного человека, – призналась она, краснея еще сильней. – Я думала, что когда у меня появится ребенок, он заберет всю мою любовь и я не буду такой несчастной. Но иначе любишь ребенка, а иначе – мужчину. Никто не сказал мне, что любовь бывает такая разная. В результате у ребенка нет отца, а у меня нет ни мужа, ни любовника. Я в последнее время бываю ехидной, это правда. Но это потому, что я чувствую себя несчастной. Иногда ко мне приходят такие печальные мысли, что хочется жизни себя лишить, объявить, кто отец ребенка, и отдать ему ребенка на воспитание, потому что я, наверное, не люблю этого ребенка так сильно, как должна.

Тут же у Брыгиды на глаза навернулись слезы и заслонили ей весь мир. Машина съехала на левую сторону шоссе, и, если бы доктор сильно не схватился за руль, наверняка они налетели бы на дерево.

– Езус Мария, – простонал доктор.

– Простите, – шепнула она.

Стоя на обочине, она платочком вытерла слезы, громко высморкалась. Тут же они двинулись дальше, а были уже недалеко от Скиролавок.

– Вы не должны постоянно сидеть дома, – заявил доктор. – Надо встречаться с другими людьми и радоваться их жизни. Почему бы вам не навестить писателя Любиньского и пани Басеньку или не заглянуть к пани Халинке, которая переехала к художнику Порвашу?

– Жена писателя – глупая гусыня. Халинка все время выспрашивает, от кого у меня ребенок. Я, впрочем, заметила, что многие женщины хотят со мной подружиться только ради того, чтобы это из меня вытянуть. А когда я не хочу им признаваться, они обижаются и говорят, что я им не доверяю, что я не умею дружить, что я неискренняя. Я понимаю крестьянина, владельца породистой свиноматки, который хочет иметь свидетельство о покрытии ее породистым хряком, потому что тогда он дороже продаст поросят. Но какая радость людям в том, что я им скажу, кто меня покрыл? Я не собираюсь продавать ребенка. А вы?

– Что я? – забеспокоился доктор, потому что настроение панны Брыгиды внезапно переменилось. Сейчас она снова злилась.

– Вы не интересуетесь, от кого у меня ребенок?

– Нет.

– Почему?

– Меня интересует, здоровым ли родился ребенок, не вывихнута ли у него ножка из бедренного сустава, не надо ли женщине зашить промежность. Вам я наложил четыре шва, верно ведь?

– Нет. Двенадцать, – буркнула она. – Даже этого вы не помните. И это – лучшее доказательство, как вы ко мне относитесь. Четыре или двенадцать – вам все равно. Одной промежностью больше, одной меньше, одним швом больше, одним меньше. Женщина рожает и даже при родах хочет казаться красивой и интересной, но вы смотрите на женщину как на лежак.