Разбег и пробежка (сборник)
Шрифт:
Ченчин услышал удаляющиеся шаги. Вернулся в комнату. Лидочка все еще лежала на полу. Действительно – куда же ей деться? Кровь уже впиталась в ковер.
Ченчин положил заточку на пол, рядом с Лидочкиной головой. Прошел в ванну, вымыл руки, глянул на свое лицо в зеркале. Оделся, вышел на улицу. У подъезда околачивался какой-то тип с чемоданчиком, наверное – тот, из газовой службы. Ченчин где-то видел его суровое лицо: он был похож на товарища из Спорткомитета, который в прошлом году повесил Лидочке на плечо ленту, руку ей уважительно пожал… Он недобро посмотрел на Ченчина и скрылся в дверях подъезда.
Ченчин
Они бежали то рядом, хитро поглядывая друг другу в глаза, то гуськом, жадно рассматривая друг друга в движении, и, наконец, на поляне, защищенной густым ельником, он грациозно снял пальто, плавно опустил пальто на снег, словно волшебник скатерть-самобранку, и на этой скатерти сразу возникли удивительные яства: лакомые бедра Лидочки, неистово машущие вверх-вниз, Лидочкина голова с далеко высунутым языком.
Ченчину захотел еще раз убить Лидочку. Оставалось лишь непонятным: почему этот спортсмен выходит на утреннюю пробежку в пальто.
Ченчин вернулся домой. Дверь не открывалась, что-то стряслось с замком.
– Газовщик! – подумал Ченчин. – Никакой он не газовщик. Он замаскировался под газовщика, а сам пришел грабить квартиру. Сломал замок. И он сейчас там, у Лидочки. Это он убил Лидочку – газовым ключом. И это он ответит за всё. Это его будут судить и сажать.
Если бы принять этот вариант бытия за основу…
Но, увы – всё оказалось не так.
Ченчин вошел в свой дом, справившись, наконец, с заевшим замком. Лидочка по-прежнему лежала на ковре, надетая на заточку, как съедобное животное на вертел.
Ченчин потрогал ее. Тело было холодным.
Он даже обиделся на реальность. Входя, он был почти уверен, что Лидочки и след простыл…
Но почему всё так? Почему реальность хоть раз не может пойти нам навстречу?
Вот и пять лет пролетело. Обновленный Ченчин вернулся в свой город, который был сверху похож на подкову, брошенную в траву или в снег. Всюду в этом городе был лес и лес…
Ченчин поселился в квартире матери, потому что старую квартиру у него отобрало государство. Вместе с жильем уплыла в небытие и памятная африканская маска. А собака, когда-то резвившаяся в снегу, за эти годы состарилась и умерла.
Ченчин шел лесом. В тот день только что выпал тонкий снежок на февральский наст, выпал и успокоился: лишь редкие мохнатые снежинки еще кружили перед глазами, мешая жить…
И вдруг он увидел следы. Это были следы Лидочки: те же самые шипастые кроссовки, тот же широкий бегущий размах… Ченчин опустился на колени и присмотрелся к следу, даже зачем-то понюхал его, словно гончий пес.
След еще сохранил запах
женщины: менструальная кровь, моча, бутерброды с крупно порубленной колбасой. Ченчин тихо, хищно зарычал, вскочил на четвереньки и крупной рысью побежал по следам. Повернув на восток, Ченчин перешел на отчаянный галоп.Следы скрылись в густом ельнике, Ченчин нырнул за ними, заснеженные лапы хлестнули его собачью морду, обсыпав ее мелкой снежной мукой.
То, что увидел Ченчин на поляне, повергло его в изумление и ужас. В самой середине был небольшой вытоптанный круг, словно здесь танцевала ведьма, а в центре этого круга покоилась твердая, как глина, куча говна.
– Лидочка, это ты. Лидочка, ты жива, – нежно прошептал Ченчин.
Ему и в голову не пришло, что эти шипастые кроссовки существуют не в единственном экземпляре, и что следы-лодочки вовсе не следы Лидочки, никогда ими не были и быть не могли.
Откуда же ему знать, что в таких же точно кроссовках по тем же самым тропам, только в другое время, с утренним сдвигом на полчаса, вечерним – на час бегала другая спортсменка, гораздо более счастливая, чем Лидочка, бегала и наслаждалась природой, писала и какала в лесу…
Начнем теперь эту историю. Впрочем, не стоит, ибо еще не закончена старая.
Ему и в голову не пришло, что и тогда, пять лет назад, не Лидочка бегала тут, а другая, неведомая избранница…
Следы-лодочки не могли быть следами Лидочки по той простой причине, что последний год своей жизни Лидочка не бегала по лесу. Местом ее тренировок стали городские улицы.
Легко и весело было бежать, лавируя между прохожими, спешившими на работу в этот утренний час… Не думать о страшном лесном маньяке… А думать о том длинном, порой в несколько лет длинной, эротическом шлейфе, который остается за бегущей женщиной в порочных мозгах прохожих мужчин… И о том сказочном, неописуемом удовольствии, которое ждало ее в конце пути.
Она бежала по городу, по улице Комсомольской, потом сворачивала на Пушкинскую, вбегала, стуча по плечам золотистыми косами, в дом номер восемь, третий подъезд, третий этаж.
Мужчина, тот самый таинственный незнакомец из Спорткомитета, что был на суде, а еще раньше – повесил Лидочке красную ленту на плечо, распахивал дверь, хватал ее за руку, рывком втягивал к себе и овладевал ею быстро, потому что торопился на службу, а утром было еще много дел. Он готовил завтрак, а Лидочка в это время сидела в туалете и с наслаждением срала. Потом они вместе ели, вместе выходили на улицу, мужчина напутственно хлопал ее по попке, и Лидочка снова бежала – по Пушкинской, по Комсомольской…
Ничего этого Ченчин не знал. Он не знал, например, о том, как любовники, лежа по утрам в постели, расслабленные, отдыхая перед безмерным трудовым днем, строили шутливые планы насчет него, Ченчина, фантазируя, придумывая всё новые способы…
– Например, в субботу вы пойдете в лес прогуляться. Я нападу. Его замочу, тебя изнасилую. Все будет конкретно: оставлю тебе пару синяков. Разве ты не хочешь, чтобы я тебя изнасиловал?
– Не пойдет. Он в лес прогуляться не пойдет. Тупой, толстокожий человек. Не любит природу. Деревья не любит. Ничего не понимает ни в чем.