Разбитое сердце Матильды Кшесинской

– Маля! – Юлия даже вскочила. – Ничего не понимаю. Ты о чем говоришь? Зачем ты сидела с раздвинутыми ногами?!

– Да не только я, мы все, – пояснила сестра. – Я ж тебе говорю – нас освидетельствовали! Нам осматривали все самые тайные местечки, ты понимаешь?

– Ничего не понимаю, расскажи толком.

– Да я пытаюсь, только ты не перебивай меня каждую минуту. Ну вот: всех старших воспитанниц вызвали с урока и привели в лазарет. Появился какой-то господин по имени Вельяминов и сказал, что он доктор по деликатным женским болезням. И ему поручено всех нас осмотреть, потому что известно, что нравственность актрис падает и мы, боже сохрани, можем заразиться от кого-нибудь из наших любовников и стать разносчицами заразы. Нет, ты можешь себе представить?!

– Господи боже! – вскричала Юлия. – Вот прямо так, простыми словами, прямо и говорил?!

– Почти так, – энергично закивала Маля. – Ну, чуточку помягче, но мы все прекрасно поняли. Ну, тут, конечно, наши первые дуры из пепиньерок [8] , Рыхлякова и Скорюк, распищались: мол, это звучит оскорбительно, потому что они-де не имеют возможности встречаться с мужчинами, живя в училище, а здесь слишком строгий надзор, а значит, они чисты и не должны быть подвергнуты осмотру, пусть проверяют всяких Кшесинских.

8

Девушка, окончившая учебное заведение (например, женский институт) и оставленная в нем как преподавательница; кроме того, воспитанница, живущая в училище как в пансионе, в отличие от приходящих учениц, экстернов.

– Я их убью, пакостных тварей! – прошипела Юлия. – Вот прямо сейчас пойду и поубиваю! – И она, возмущенная до последней степени, кажется, даже начала засучивать рукава! – Скажи, что ты с ними сделала?! Что ты им ответила?

– Ну, я… – хихикнула Маля, – я сказала, что это правда, их осматривать не стоит, потому что ни один мужчина, если он не их партнер по танцам и не получил на сей счет приказа директора училища, к ним ни за что не прикоснется.

– О, браво, дорогая! – захохотала Юлия. – А потом что?

– А потом я заявила, что мне скрывать нечего и стыдиться нечего, но устраивать мне такой осмотр – это значит оскорбить мою семью и моего отца, одного из ведущих танцовщиков Императорских театров.

– Ну-ну! А этот господин доктор?

– Господин доктор поклонился мне как-то очень почтительно и сообщил, что он просто неудачно выразился или мы его неверно поняли, потому что этот осмотр продиктован заботой о нашем женском здоровье. Танец требует от женщин особого напряжения, это напряжение иногда пагубным образом сказывается на нашем здоровье, и он не желает, чтобы у нас вдруг обнаружились болезни, о которых мы не будем знать, но которые могут прервать нашу карьеру и даже свести нас в могилу.

– Еще не легче! – нахмурилась Юлия. – Но, во всяком случае, это звучит не очень оскорбительно. Ловко вывернулся, ничего не скажешь.

– Да уж, ловко, – согласилась Маля. – Но больше никто не спорил. И мы все поочередно посидели в ужасном железном кресле, которое этот господин Вельяминов привез с собой. Там висела такая белая полотняная занавеска с прорезью. В нее просовывалась мужская рука, которая ощупывала нас между ногами, а потом внутрь вставлялась такая металлическая трубка, ужасно противно! И довольно стыдно, хотя самого доктора мы, слава богу, не видели. Некоторые впали в истерику, начали рыдать, а мне хотелось только браниться, как матросу.

– Маля! – ахнула Юлия. – Какому еще матросу?

– Ну не знаю, какому-нибудь. Это просто так говорится, разве ты не слышала? А потом эта фельдшерица смотрела на нас голых. И когда перед ней стояла я, она вроде бы даже с отвращением заявила, что я вполне здорова, сложения нормального, все мои члены в отличном состоянии, но я слишком тощая. А я ей говорю: ведь я балерина, я и должна быть худой и легкой, иначе не сможем танцевать, и наши партнеры нас не смогут поднять. И тогда она… нет, ты не представляешь, что она сказала!

– Что? – умирала от любопытства Юлия.

– Она сказала, что мне уже пора подумать не столько о своих партнерах, сколько о других мужчинах, красивых и богатых. А если я буду так сильно занята мыслями о балете, я могу и упустить свое счастье. Странно, правда?

– Странно… – пробормотала Юлия, лицо которой выражало величайшее замешательство. – В самом деле. Когда, ты говоришь, это все произошло? Позавчера? А почему ты мне говоришь об этом только сегодня, только сейчас?

– Мне не хотелось, – вздохнула Маля. – Все-таки это было ужасно противно – такой внезапный осмотр…

– В самом деле, – кивнула Юлия. – Вельяминов, Вельяминов… Я где-то слышала эту фамилию. Определенно слышала! Надо спросить Зедделера.

Зедделером звали молодого барона, который уже несколько лет ухаживал за Юлией и за которого она лелеяла надежду выйти когда-нибудь замуж. Однако Зедделер был на сборах, поэтому Юлия не могла задать ему этого вопроса до самого дня выпускного спектакля сестры.

А между тем доктор Вельяминов был особой непростой. Он принадлежал к числу трех врачей, которые пользовали членов императорской фамилии. Это были профессор Берлинского университета Лейден, профессор Захарьин и самый молодой из них – доктор Вельяминов. Поскольку Вельяминова мало кто знал в свете, именно он был отправлен в театральное училище с самым что ни на есть деликатным заданием: осмотреть вроде бы всех воспитанниц, а на самом деле – только одну, чья персона в данное время более всех интересовала императрицу.

* * *

– Я вас умоляю, милостивый государь! – Красивая светловолосая девушка заломила руки и вдруг рухнула на колени. – Христа ради, ради всего святого… я не могу, не могу! Мой жених, он страшно ревнив. Он убьет и меня, и себя, и… Вы понимаете, о ком я говорю! Не дайте совершиться преступлению! Спасите нас всех, я знаю, это в вашей власти!

Министр императорского двора барон Фредерикс в замешательстве смотрел на лежавшую у его ног девушку. У нее был необычайно красивый, глубокий голос, точеная фигурка и прелестное личико с необычайно белой кожей, тонкими чертами и огромными глазами. Девушку вполне можно было бы назвать красавицей. Впрочем, сейчас от этой красоты мало что осталось: нос распух, лицо пошло красными пятнами, глаза заплыли от слез и покраснели, глухой голос непрестанно прерывался рыданиями. И все из-за чего? Ей, хористке Императорского театра, была оказана величайшая честь. Ей – в самой вежливой форме! – было сделано предложение стать наставницей наследника престола в деликатной сфере. Барон Фредерикс, коего воспитатель цесаревича Победоносцев просил провести этот разговор, приготовился снисходительно принимать многословные благодарности, а что же получил взамен? Дамскую истерику. Девчонка оказалась без ума влюблена в какого-то офицерика, который кормил ее обещаниями жениться, и ради этого весьма убогого журавля в небе пренебрегала… нет, не синицей, вовсе даже не синицей, а истинной жар-птицей, которая уже готова была сесть в ее дрожащие ручонки!

– Встаньте, мадемуазель Мравина, – сказал барон сухо. – Никто вас наси… – Он осекся, потому что слово «насиловать», готовое сорваться с языка, прозвучало бы в данной ситуации весьма двусмысленно, – никто вас неволить не намерен, успокойтесь. Давайте будем считать, что этого разговора просто не было.

Девица неловко завозилась на полу, пытаясь подняться с колен, но от пережитого у нее дрожали руки и ноги, так что барон принужден был помочь ей. Она все еще плакала, но никакого сочувствия Фредерикс к ней не испытывал. Вот дурища! Строит из себя первую христианку, назначенную в жены злобному язычнику, а между тем чуть ли не впервые в жизни барон пожалел, что у него нет дочери подходящих лет, которая могла бы сыграть эту поистине историческую роль. Право слово, будь он девицей, сам бы отдался наследнику! А впрочем, там потребна дама иного общественного положения, не баронесса, а актерка. Ну что же, не все представительницы этого сословия так безнадежно глупы, как Мравина. Ах, как же разрешится эта двусмысленная ситуация? Он умирал от любопытства.

Но сначала следовало закончить дело с певичкой.

– Не было, не было, – дрожащим голосом бормотала девушка. – Не было никакого разговора, клянусь!

– И об этом никто не должен знать, вы понимаете? – Фредерикс прибавил металла в голос. – Вы должны дать…

– Господом богом клянусь, – истово перебила мадемуазель Мравина. – Даю честное слово!

– Этого мало, – досадливо поморщился Фредерикс. – Вы должны дать подписку о неразглашении, понимаете?

– Понимаю, на все согласна! – истово бормотала девица, а сама, чувствовалось, только и думала о том, как бросится на шею своему офицерику и расскажет ему, как ее умоляли, – ну натурально, на коленях! – отдаться цесаревичу, а она, честная, преданная, верная, любящая… дурища! – гордо отказала.