Разбитый шар

— Блин, в чем я провинился? — не выдержал Арт. — На мне и так куча всего висит.

На его попытку оправдаться никто не ответил.

8

В ту же субботу вечером Джим Брискин поехал на другую сторону Залива, в Беркли, к матери, которая жила на Спрус-стрит. Собственным ключом, который до сих пор у него оставался, он отпер дверь полуподвального этажа белого бетонного дома, в котором когда-то родился, и стал разбирать коробки, грудами сложенные у печных труб. От цементного пола тянуло холодом. Банки и бутылки на подоконниках заросли паутиной. В дальнем конце помещения стояла новая стиральная машина с сушилкой — он видел ее впервые.

Среди одежды, журналов и мебели он разыскал походное снаряжение. Сначала отнес к себе в машину, припаркованную на подъездной дорожке, плиту «Коулман» и фонарь, потом сложил и отнес палатку. Когда он осматривал надувные матрасы, над ступеньками открылась дверь и вспыхнула лампочка.

— Это я, — сказал он заглянувшей внутрь матери.

— Я увидела твою машину. Какой сюрприз. Ты что, даже поздороваться не зашел бы? Просто забрал бы, что нужно, и уехал?

Держась рукой за перила, миссис Брискин, невысокая седая женщина, в халате и тапочках, спустилась по лестнице. Он не виделся с матерью два или три года и сейчас не сказал бы, что она хоть сколько-нибудь изменилась — не похоже было, чтобы она стала слабее, нерешительнее или сгорбилась. Она была, как всегда, начеку.

— Я в поход собираюсь, — сказал он.

— Зайди хоть в дом, раз уж ты здесь. У меня жареные рулеты с ужина остались. В газете написали, что ты ушел с работы на радиостанции. Не собираешься на нашу сторону Залива вернуться?

— Я не ушел с работы, — ответил он, укладывая палатку, надувные матрасы и спальные мешки в багажник.

— Она все еще работает там? — спросила мать. — Если тебе интересно мое мнение, для тебя куда лучше было бы уехать оттуда — хотя бы из-за нее. Пока вы работаете вместе, ты все-таки будешь привязан к ней.

Он закрыл машину и поднялся с матерью выпить чашку кофе в продолговатую гостиную с покрытым коврами полом, панорамным окном, выходящим на Залив, лампами, пианино и гравюрами на стенах. Гостиная не изменилась, только сосны за окном выросли. В вечерней темноте их ветки чуть шевелились и дышали.

Снова увидев гостиную, он вспомнил первый год после женитьбы, год, когда он пытался как-то примирить между собой Патрицию и мать. Пэт, вечно поглощенная своими мыслями, не замечала миссис Брискин, и та отвечала ей враждебностью. Его мать никак не могла смириться с тем, что невестка «не выказывает уважения». Насколько он понимал, у Патриции не было определенного мнения о его матери. Ей нравился дом, его размах и солидность, нравились большие комнаты, вид на Залив и особенно сад. Патриция входила в дом так, как будто она жила в нем одна. Это было место «где он вырос», и летом она любила сидеть на заднем дворе, в одном из садовых парусиновых кресел, загорая и слушая радио, читая и попивая пиво.

Однажды Патриция вошла в дом в купальнике, рухнула на пол и завела с его матерью долгий разговор. Брак их уже распадался, и Пэт было о чем поговорить. С собой она принесла бутылку рислинга. Лежа на ковре, она пила и говорила, а его мать — так миссис Брискин сама об этом потом рассказывала — сидела, как деревянная, в своем кресле в углу, не проявляя ни тени понимания или сочувствия. Бессвязным жалобам Пэт не было конца — уже наступил вечер, а она все лежала на полу. Рислинг закончился, и она то ли крепко заснула, то ли впала в беспамятство. Мать позвонила ему, и когда он приехал за Пэт в семь часов вечера, то застал ее все в той же позе, на полу гостиной, в купальнике. По пути обратно через Залив, в их квартиру в Сан-Франциско, она что-то бормотала, ему стало смешно, и никак было не вызвать в себе негодование, которое чувствовала его мать. Больше Патриция ее не видела. По-видимому, Пэт почти ничего и не помнила. Она полагала, что заснула одна в саду.

— А что за поход? — спросила мать, сидя напротив него. — Надолго?

— Просто хочется куда-нибудь уехать, — сказал он.

— Один едешь? Я видела — ты оба спальных мешка забрал.

Она заговорила о его походах с отцом — они ездили в горы Сьерра-Невады. О поездках вдвоем с Пэт она не упомянула.

— Мне нужно уехать куда-нибудь, — перебил он ее. — Чем-то заняться.

— Неплохо бы тебе познакомиться с хорошей девушкой.

Он поблагодарил ее за кофе и поехал через Залив, в Сан-Франциско. Остановившись у дома, где была его квартира, он открыл бардачок и вытащил оттуда все дорожные карты. Но в поход он не собирался. Эту идею он уже отбросил.

Отложив карты в сторону, он поехал на радиостанцию.

Через час Джим сидел в фонотеке радиостанции «КОИФ» и перебирал записи. На полу стояла коробка, наполовину заполненная альбомами, которые он собирался взять с собой, рядом с ней — коробка, которую он привез, чтобы вернуть. На столе лежали его личные вещи — упаковка анацина [37] , капли в нос, шляпа, которую он надевал в дождливые дни, карандаши и ручки, особенно дорогие ему письма читателей и всякая всячина, напиханная в ящик рабочего стола. Ничего особенно ценного.

37

Анацин (анасин) — болеутоляющие таблетки.

Из студии радиовещания внезапно появился Фрэнк Хаббл. Перед этим он поставил долгоиграющую пластинку с музыкой Гершвина — хватит на двадцать минут. Зажигая трубку, Хаббл спросил:

— Что это ты делаешь?

— Забираю домой свое. Возвращаю казенное.

— Да оставил бы все здесь. Все равно в августе возвращаешься.

— Еще не факт.

Бросив погасшую спичку через всю комнату в мусорную корзину, Хаббл сказал:

— Патриция приходила чуть раньше.

— Вот поэтому я пришел позже.

Шел уже одиннадцатый час.

— Она не днем приходила. Минут пятнадцать назад. Должна была с Бобом встретиться, а его не было — сделку заключает. Ты же знаешь, как он работает.

— Очередной магазин подержанных автомобилей? — Джим легко мог представить себе, как Боб Посин до сих пор носится где-то в поисках новых контрактов.

— Нет, что-то связанное с продовольствием. Она принарядилась — наверное, они собирались пойти куда-нибудь вечером.

Джим продолжал перебирать пластинки в шкафу. Из пальцев у него выскользнул диск Фэтса Уоллера [38] , он подхватил его и сунул в коробку. Это была не его пластинка, ну и черт с ней, ему хотелось побыстрее закончить и уйти с радиостанции.

38

Фэтс Уоллер (1904–1943) — Томас Уоллер по прозвищу Фэтс, джазовый пианист-виртуоз, игравший в манере «страйд», композитор, поющий эстрадный артист.

— Да не переживай ты так, — сказал Фрэнк.

Попыхивая трубкой, он прошествовал обратно в студию и закрыл дверь.

Джим ставил на полку записи, принадлежавшие радиостанции, когда сзади его окликнула Пэт.

— Привет, Джим.

— Здорово, — ответил он, не отрываясь от своего занятия.

Она вошла в кабинет. Одета, как всегда, лучше всех, подумал он, бросив взгляд на туфли: высокие каблуки, ремешки на лодыжках. На ней был красновато-песчаного цвета костюм, простая шляпка, через руку переброшено пальто. Какие красные губы, подумал он. Фигура у нее чудесная, но он-то понимал, что она срисована с рекламы лифчиков. Профессионально сделанная фигура — тут в ход шли проволочные обручи, конусы, ремни. Все слишком подчеркнуто, слишком устремлено вверх.

— Во сколько ты встал? — спросила она. — Утром.

— Где-то в десять.

— Я решила, что тебе нужно выспаться. Не стала тебя будить. Записку мою видел?

— Нет. Спешил смыться.

— Я там тебе написала, чтоб ты позавтракал. В холодильнике яичница с беконом была. И пообедать бы мог — в морозилке бифштекс рубленый лежал.

— Если честно, я видел записку, — сказал он. — Но хотелось побыстрее уйти.

— Почему?

Она подошла, пола пальто почти касалась его плеча. Совсем рядом — ее изящно, безупречно гладкие ноги, дотронуться до которых было настоящим блаженством.