Разборка по-русски

Слушая игру Жигана, Мишин попросил его:

— Ты бы спел мне чего-нибудь путевое.

— Я не против, но у меня в основном зековский репертуар. Я не знаю, как ты его воспримешь, — чувствуя к Мишину симпатию, несмотря на все его недостатки, ответил Жиган.

Он был благодарен напарнику за то, что тот выяснял и разрешал с дорожными службами все недоразумения, тогда как Жиган, не обладая ни его практическими способностями, ни дипломатией, освобождался Мишиным от этих необходимых формальностей.

— Честно признаться, я мало слышал песен вашего репертуара, но они мне нравятся своей душевностью и искренностью, — сознался ему Мишин.

— Я много знаю песен, какую тебе из них спеть?

— На свое усмотрение, — посоветовал ему напарник.

— Чтобы ты мог представить, как много песен я знаю, то сообщу, что только лишь о журавлях я знаю пять песен, — похвастался Жиган своему товарищу.

— Честно? — удивился Мишин.

— Без брешешь, — заверил его Жиган.

— А ну наиграй и спой мне свои песни, знаю я их или нет, — лихо управляя автомобилем, попросил его Мишин, довольный, что имеет возможность и на работе приятно провести время.

Пробежав пальцами по струнам гитары, Жиган начал. Внимательно слушая музыку, не отвлекаясь от ленты дороги, Мишин довольно и убежденно заявил:

— Эту песню я знаю, — после чего стал подпевать под гитару слова песни:

Летит, летит по небу клин усталый. Летит в тумане на исходе дня. И в том строю есть промежуток малый. Быть может, это место для меня…

— Лебединая песня Марка Бернеса, — напомнил Мишину Жиган.

— Слова в песне богатые и емкие, — согласился с ним Мишин.

Мотивы и слова других песен он не знал. Тогда Жиган стал просвещать своего напарника:

— До Второй мировой войны в Румынии жил знаменитый русский эмигрант по фамилии Лещенко, обладавший прекрасным голосом, однофамилец Льва Лещенко. Он сильно тосковал по Родине, на которую смог вернуться лишь в пятидесятые годы. Через несколько лет после своего возвращения домой он умер в Киеве. Лещенко, находясь за границей, тоскуя по Родине, пел свои песни, из них я знаю четыре о журавлях. Все их я не хочу петь с начала и до конца, но по нескольку куплетов из каждой песни напою. Если надоест меня слушать, то скажешь, — скромничая, заметил Жиган.

— Ты, наверное, шутишь, если допускаешь, что я тебя прерву? Я же себе не враг, — улыбнувшись, возразил ему Мишин, плотно усаживаясь в своем кресле.

По привычке пробежав пальцами по струнам гитары, Жиган запел:

Ты грустишь где-то там, в юго-западной зоне, Среди мрачных людей, среди вражьей земли. Не увидеть тебе нашей ясной лазури, Пусть летят над тобой на восток журавли…

— Эта песня Лещенко исполнялась в годы войны в ресторанах Румынии, — пояснил Жиган и продолжил:

Здесь под небом чужим я, как гость нежеланный, Слышу крик журавлей, улетающих вдаль. Сердце бьется сильней, видя их караваны, И в родные края провожаю их я…

— Эту песню я не знаю, но раньше я ее уже слышал, — прервал Жигана Мишин.

— Она у нас распространенная, — согласился с ним Жиган, не прерывая игры.

Журавли улетели, журавли улетели, Опустели, умолкли, затихли поля. Лишь оставила стая среди бурь и метели Одного с перебитым крылом журавля… Ну и что ж, ну и пусть, Пусть последний закат в моей жизни горит, Журавли улетели, журавли улетели, Только я с перебитым крылом позабыт…

— Отличная песня, скажу я тебе, — прослушав ее до конца, восхищенно заметил Мишин.

Не вступая с ним в полемику по этому вопросу, считая это лишним, так как песни, которые ему не нравились, Жиган не стал бы ни наигрывать, ни петь, он продолжил:

Далеко, далеко журавли улетели, Где поля, где моря, где дороги заносят метели. А лететь журавлям, а лететь журавлям нету мочи, И присели они на поле в лесу среди ночи. А наутро снялись и на юг полетели далекий, Лишь остался один на поле бродить одинокий, И кричал он им вслед: «Заберите меня с собой, братцы. Нету сил у меня, нету мочи на воздух подняться…» Так вот в жизни порой отстаем мы от стаи крылатой, Хотя знаем о том, что у жизни законы все святы, Но судьба над тобой начинает шутить и смеяться, Все друзья отойдут, и никто не поможет подняться.

Жиган прекратил играть на гитаре и петь. И слушатель, и певец молчали. Глубоко вздохнув, Жиган положил гитару на кровать за спинку своего сиденья. Рассеянно глядя вперед, Жиган сравнивал свою жизнь с жизнью журавлей из песен, находя много общего в этих судьбах.

Прослушанные Мишиным песни в исполнении Жигана тронули его душу. Он счел целесообразным не беспокоить его больше своими вопросами, делиться своими впечатлениями. Сосредоточенно глядя на трассу, он сейчас тоже думал о своем, наболевшем…

Примерно часа через полтора после того, как Жиган перестал играть на гитаре, Мишин неожиданно довольно произнес:

— А псе же мне здорово повезло с напарником. Как ты думаешь, а?

— Тебе — не знаю, а мне точно повезло, — улыбнувшись, заверил его Жиган.

В течение болезни напарника Мишина Жигану трижды пришлось «прокатиться» по одному и тому же маршруту. Теперь работа дальнобойщика не казалась ему такой загадочной и сложной. Эти поездки автопоездов помогли фирме «Стимул», концерну «Эрмавен» и фирме господина Трюбона успешно реализовать трехсторонний контракт в оговоренные в нем сроки.

Теперь Жиган увидел и узнал, как работают водители-дальнобойщики. Больше их высокой зарплате он не завидовал. У дальнобойщиков постоянно в подотчете находятся огромные материальные ценности, а поэтому никаких дорожных попутчиков им нельзя было брать в свои машины, нельзя было останавливаться в местах с прекрасным ландшафтом, так как в любое время они могли быть подвергнуты нападению дорожных бандитов. Только строгое выполнение положений инструкции, соблюдение трудовой дисциплины, постоянная связь с базой с помощью маяков пока позволяла водителям фирмы «Стимул» избегать неприятных для себя встреч с бандитами на линии.

Глава 24

Используя свое положение в фирме, Юрий Андреевич, покровительствуя Жигану, в начале июля предоставил ему двухнедельный отпуск без содержания. Впервые в своей жизни Жиган вместе с группой рабочих и служащих фирмы поехал отдыхать на Черное море в ведомственный пансионат «Зеленая балка», расположенный в одном из живописнейших уголков Черноморского побережья.

Пансионат находился в сосновом бору, где-то метров на сто пятьдесят выше уровня моря, к которому отдыхающим приходилось спускаться по многочисленным каменным ступенькам, вырубленным в монолитной скале. Взрывникам порядочно пришлось повозиться, чтобы создать на ней площадки для отдыха, привести ее в такое состояние, чтобы отдыхающему спуститься и подняться по ней не было трудно. Если у курортника не было желания пользоваться лестницей для спуска к морю, то он мог воспользоваться вагончиком канатной дороги, который доставлял его от пансионата к морю.