Разбойничья злая луна

Сначала Ар-Шарлахи ощутил облегчение, когда неизвестный столь любезно избавил его от необходимости строить из себя стратега. Затем пришло беспокойство. Во-первых, незнакомец (узнать хотя бы, как его зовут!) живо напомнил ему Тианги; вскоре Ар-Шарлахи даже стало казаться, что он улавливает в речи нежданного спасителя некую напевность и склонность к ненужным придыханиям. А во-вторых… Что-то не нравилось Ар-Шарлахи в этих детально разработанных планах. Когда же он понял, что именно, ему и вовсе сделалось не по себе.

— Ты говоришь, отступить… — сказал он, и в комнате стало совсем тихо. — А что будет с тенью Ар-Аяфы?

Карие глаза поглядели на него со сдержанным любопытством.

— Ну, поскольку я не государь, — негромко произнёс их обладатель, — то ответить точно затрудняюсь. Скорее всего ничего хорошего.

— То есть ты собираешься отдать взбунтовавшийся оазис на милость Улькара? — Слово «милость» Ар-Шарлахи подчеркнул особо, и присутствующие, до этого заворожённо слушавшие кареглазого, переглянулись с тревогой. Всем было отлично известно, какой милости можно ожидать от властелина Харвы.

— Тень Ар-Аяфы нам не удержать в любом случае, — пояснил кареглазый. — Сдача её неизбежна. Кроме того, все, кто способен носить оружие, уйдут с нами.

— А кто не способен?

Прямые брови собеседника на секунду перестали быть прямыми и вспорхнули изумлённо. Очевидно, вопрос показался странным и наивным.

— Продолжай, — буркнул Ар-Шарлахи.

Кареглазый продолжил, но теперь отношение присутствующих к тому, что он говорил, было другим. Они уже не ловили каждое слово, как некое откровение, но поглядывали то и дело на Шарлаха, пытаясь прочесть по его лицу, как он сам относится к услышанному. А лицо становилось всё мрачнее и мрачнее. Кареглазый начал нервничать и, явно смяв заключительную часть своей речи, умолк.

— Кто ещё хочет что-либо мне посоветовать?

Фраза прозвучала несколько оскорбительно. Кареглазый выпрямился и заметно побледнел. Остальные переглянулись. Желающих что-либо посоветовать не нашлось.

— Хорошо, — сквозь зубы сказал Ар-Шарлахи. — Своё решение я сообщу вам чуть позже. А сейчас — идите. Ты — останься, — добавил он, обращаясь к Алият.

Секунда прошла в недоумённом молчании, потом зашуршали плащи, зазвякал металл. Вздыхая, озабоченно перешёптываясь вполголоса и покачивая головами, люди поднимались с ковра, и вскоре комната опустела. Некоторое время Ар-Шарлахи сидел с каменным лицом, выпрямив спину, потом вдруг ссутулился и затравленно посмотрел на Алият.

— Слушай, достань вина… — упавшим голосом попросил он.

Та, не говоря ни слова, вышла и вскоре вернулась с кувшинчиком. Тревожно заглянула в глаза.

— Не знаю, что делать… — подавленно пробормотал он, срывая восковую печать.

— Вроде он всё правильно говорил… — осторожно заметила Алият.

Ар-Шарлахи сделал ей знак немного помолчать и, отведя повязку с лица, залпом осушил полную чашку. Перевёл дыхание, посидел, недобро прищурясь куда-то в угол. Потом вскинул глаза на Алият.

— Кто он?

— В смысле — как зовут?

— Да хотя бы это!..

— Как зовут, не знаю, а кличка — Кахираб.

— То есть выходец из Пьяной тени?

— Ну да… Вчера поднял тень Ар-Нау, привёл три корабля…

— Ар-Нау? Так это же совсем рядом с кивающими молотами!

Алият замерла на секунду.

— Ты думаешь, что он… — Она не договорила.

— Да уверен!.. — проворчал Ар-Шарлахи, наливая вторую чашку. — Будь спокойна, без присмотра они меня не оставят… Что же делать-то, а?

Последнюю фразу он произнёс самым жалобным тоном. Алият робко подсела и обняла его за плечи. Раба, во всём послушная господину. Раньше её надо было в бархан закопать…

— Да ничего тебе делать не нужно, — жарко зашептала она. — Они сами всё за тебя сделают. Ну что ты — хуже Улькара?..

— А что с Ар-Аяфой?

Алият чуть отстранилась.

— Ты тут вообще ни при чём, — сказала она очень серьёзно. — Они сами подняли мятеж. Нас ещё не было в этой тени, так ведь?

— Да в том-то и дело! — вскричал он в отчаянии. — Те, кто поднял мятеж, уйдут с нами! А те, кто не поднимал? Они-то ведь останутся! В чём они виноваты?

— Ни в чём, — сказала Алият. — Но это ведь война. Всех не сбережёшь… Там люди ждут, — напомнила она, кинув на дверь. — Ты пей, да я спрячу…

В угрюмом молчании Ар-Шарлахи выцедил вторую чашку и, отдав её вместе с кувшинчиком Алият, расстроенно буркнул:

— Зови…

Когда предводители отрядов и послы от взбунтовавшихся теней расселись, Ар-Шарлахи уже восседал на подушках, как и подобает будущему владыке Пальмовой Дороги: позвоночник — прям, глаза — надменны.

— Кто задумал, тот и исполняет, так ведь, Кахираб? — негромко и медленно проговорил он.

Темнолобый кареглазый Кахираб с облегчением нагнул голову в глубоком кивке.

— План — твой, — так же неспешно, словно бы через силу, продолжал вождь. — Стало быть, тебе и командовать…

— Благодарю за честь! — прочувствованно ответил тот.

На него взглянули — кто с завистью, кто с уважением, кто просто внимательно.

На душе у Ар-Шарлахи было скверно. Он ждал, он надеялся, что вино произведёт на него своё обычное действие, что в самый последний миг снизойдёт вдохновение… Да нет, даже не вдохновение, а просто храбрость. То ли недостаточно выпил, то ли слишком устал, но не вышло, не выговорилось то, что он задумал сказать: «Командуй, отступай, разбивай караваны Улькара поодиночке, а я остаюсь здесь…» И ничего бы они с ним не сделали…

И всё же нужно было что-то произнести, смутить, сбить спесь, хоть как-то расквитаться за собственную слабость…

— Да, кстати, Кахираб…

Тот вскинул голову. Карие глаза исполнены внимания и почтения — не придерёшься. И Ар-Шарлахи продолжал небрежно:

— Такая просьба: передай от меня привет Тианги… при случае.

Как он и ожидал, Кахираб был искренне удивлён:

— Какому Тианги?

Ар-Шарлахи медленно усмехнулся, не сводя с него насмешливых презрительных глаз.

— Ты не знаешь Тианги?

— Я знаю нескольких человек, носящих это имя.

Усмешка увяла.

— Ты, должно быть, имеешь в виду Левую руку Анитамахи, — спокойно, не отводя взгляда, с бесстыдной откровенностью продолжал смуглый упрямобровый Кахираб. — Хорошо, передам сегодня же…

Глава 30 Ночной ливень

Бритоголовый жрец (вернее, не сам жрец, а служитель храма; жрецы хранили обет молчания) намекнул, что, коль скоро война пойдёт не только за независимость Пальмовой Дороги, но и за веру отцов, то кому, как не ему, Шарлаху, надлежит подать пример благочестия. Предложение это странным образом совпало с желаниями самого Ар-Шарлахи, особой религиозностью обычно не отличавшегося и заражённого вдобавок тлетворными идеями премудрого Гоена о божественной сущности человека. Но на сей раз будущим владыкой Пальмовой Дороги овладела такая тоска, так безвыходно и черно обозначилось перед ним будущее, что даже вино не помогло. Из людей пожаловаться было некому (его бы просто не поняли), оставалось одно: поделиться печалями со злой луной и четырьмя верблюдами.