Разбойник Кадрусс

Жорж не отвечал. Он играл розою, которую держал в руке. Поглощённый собственными мыслями, он ничего не видал и не слыхал.

– Взгляни же на этих красавиц, говорю тебе, – повторил де-Фоконьяк. – Выпрямись, подбери поводья и выкажи всё твоё искусство и грацию этим прелестным созданиям. Вот, последуй моему примеру.

Алкивиад гордо выпрямился и принял самую приятную улыбающуюся мину.

Только тогда Кадрус бросил рассеянный взгляд на замок. В эту минуту Жанна и Мария, побуждаемые жгучим любопытством, высовывали из окна свои хорошенькие головки. Взоры двух девушек встретились с его взором. Глаза молодого человека сверкнули, лица кузин точно озарились мгновенным пламенем, вспыхнувшим в серых зрачках Кадруса.

Страсть, долго сдерживаемая, имеет свои потрясающие громовые удары, подобно тому, как накопление электричества в атмосфере разряжается грозой. Между двумя прелестными девушками и красивым молодым человеком произошло нечто вроде электрического разряда, силы неудержимой. Жанна едва устояла на ногах; она побледнела и приложила руку к сердцу, чтобы сдержать его ускоренное биение. Яркий румянец разлился по смуглым щекам Марии. Лицо Жоржа осталось неподвижно, только его лошадь изобличала силу удара, нанесённого седоку. Сдавленная между железных колен и затянутая поводом от судорожного движения руки, она сделала отчаянный скачок.

Молодые девушки вскрикнули. Окно не было настолько высоко, чтобы Жорж не мог достать до него рукой. Он мгновенно остановил лошадь и вынудил ее стать как вкопанной, хотя она ещё вся дрожала и фыркала. Удивленный де-Фоконьяк молча смотрел на эту сцену.

Жорж медленно повернул голову к двум девушкам; они инстинктивно прижались друг к другу; окинув их пламенным взором, от которого обе затрепетали, он быстро подъехал вплотную к стене и подал Жанне розу, которую держал. Она приняла её, не сознавая, что делает, и молодой человек ускакал как стрела.

Жанна вся вспыхнула от восторга. Мария побледнела от досады. Мог ли де-Фоконьяк пропустить такой удобный случай выказать свою изысканную любезность? Он проворно сорвал цветок с куста шиповника, росшего у дома, и последовал примеру друга; но подав свой цветок, послал ему вслед самый нежный поцелуй на кончике пальцев.

Очень довольный собой, он грациозно округлил руку, закрутил самыми убийственными спиралями свои длинные усы и погнался за Жоржем, облизываясь как кот, который сунул морду в сливки.

Глаза молодых девушек не отрывались от удаляющихся всадников, пока они не скрылись у них из вида.

VIII Кадрус заставляет офицеров его величества заплатить за сведения, которые доставил ему один из его Кротов

Разбойники мало-помалу поехали медленнее, шагом после рыси. Гасконец догнал Жоржа.

– Ну, мой добрый друг! – сказал Фоконьяк своему спутнику, как только они отъехали довольно далеко от балкона.

– Ну что?

– Ну, нежный друг, мне кажется, что я тебя поймал. Никогда не надо бросать ни одного взгляда на прекрасный пол, на эти вероломные существа, которые не хотят любить Кадруса, на эти хорошеньких чудовищ, которые обожают только кавалера Каза-Веккиа… и вот при первом случае… розы летают по воздуху; завтра, вероятно, письма пойдут по адресу без помощи почтальона.

– Оставь меня в покое, – сказал Жорж, очевидно раздосадованный замечаниями жителя Лангедока: – Какое заключение выводишь ты из того, что я послал этим молодым девушкам увядший цветок?

– Но мне кажется, что это довольно ясно.

– Ясно? Как… этой розе, которую я держал в руке, как будто позавидовала белокурая девушка на балконе…

– Ты видишь, я тебя поймал, – с живостью смеясь сказал Фоконьяк: – Ты сказал белокурая, не правда ли?

– Конечно!

– А между тем уверяешь каждый день, что не хочешь бросить ни одного взгляда на этот ненавистный пол, который не хочет любить Кадруса и смотрит только на кавалера Каза-Веккиа?

– Что ж из этого?

– А то, что раз ты назвал ее белокурой девушкой, а ещё заметил цвет волос; эти два замечания, мой милый, опровергают твоё пренебрежение к очаровательному полу.

– Ты мне надоедаешь, – сказал Жорж с нетерпением.

– Вот видишь ли, – продолжал Фоконьяк – Я очень силен в логике, а логика говорит мне еще…

– Что? – спросил Джорж и пристально посмотрел на Фоконьяка.

Этот мрачный взгляд точно уничтожил логику уроженца Лангедока, потому что он не закончил своей мысли. Но хотя он не осмелился высказать ее вслух, однако прошептал отрывочными фразами:

– Я гораздо откровеннее… Признаюсь, я обожаю брюнетку и обещаю себе объясниться ей в любви в самом непродолжительном времени… У неё такие густые брови… что должно быть много электричества в сердце.

При мысли об удовольствии, ожидавшем его, фаянсовые глаза Ловласа засверкали.

В конце дороги явилась в блестящих костюмах, вышитых золотом, толпа придворных, присутствовавших при императорской охоте. Де-Фоконьяк опять принял горделивый вид, который взгляд Жоржа заставил его оставить, и опять начал играть роль маркиза. В эту минуту послышался голос. Жорж и Фоконьяк повернули головы. Подъехал ординарец гофмаршала. Жорж принял равнодушный вид, Фоконьяк вид достоинства. Поручик, любезный с противником, побежденным в игре, сделал псевдо-маркизу самый любезный поклон, так же как и Жоржу.

«Маленький поручик, которому я вчера нарочно проиграл триста луидоров, чтобы разыграть перед ним роль знатного вельможи», – подумал де-Фоконьяк.

– Вы потеряли охоту, господа? – сказал он.

– Боже мой! – сказал Фоконьяк.

– Вот часть охотников возвращается, сказал поручик. – Как только я увидал вас, я вас опередил, чтобы сообщить вам новость.

– Какую?

– Обер-егермейстер так дурно распорядился, что охота не удалась.

– Бедный обер-егермейстер!

– Император взбешён.

В эту минуту вдруг появился нищий, которого всадники не могли приметить за извилинами дороги. Жорж и Фоконьяк бросили на него проницательный и недоверчивый взгляд, и даже внимательно прислушались к гнусливому голосу нищаго.

– Подайте Христа ради, добрые господа; я вас не забуду в моих молитвах и буду просить Бога, чтобы Он дал вам место в своем раю.

Де-Фоконьяк засунул руку в огромные карманы, украшавшие его не менее огромный жилет. Он вытащил из кармана кошелёк, а из кошелька один су, и положил в руку нищего с таким величественным движением, как будто это была необыкновенная щедрость. Нищий взглянул на монету и таким же тоном, каким просил милостыню, сказал:

– Ах! мои добрые господа, и бедный человек может оставаться честным; никто не должен говорить, чтобы я, бедняк, воспользовался ошибкой…

Он поднял кверху монету.

– Неужели я ошибся? – сказал Фоконьяк: – Уже не наполеондор ли это?

– Нет, – ответил нищий: – Вот почему я говорю, что ваша сострадательная душа не могла иметь намерения дать мне простое су.

– Это правда, приятель, совершенная правда, твое замечание исполнено здравого смысла; очевидно, человек, принадлежащий к фамилии Фоконьяк, мог только по ошибке предложить тебе столь ничтожное приношение.