Раздолбаи космоса, или Гений кувалды

Тот, кажется, даже и не слушал.

– А куда они пошли, не заметил? – рассеянно спросил он.

– Кто?

– Да Вася со своими…

Леша Баптист жалостливо скривился и долго смотрел на Ромку, укоризненно качая головой.

– Вот ты с ним дружишь, – назидательно проговорил он. – Фартуки кроить помогаешь… Лучше бы за Ликой за своей приглядывал. Смотри! Пока ты с ментом трубы на стороне курочишь, она тебе такой фартук скроит.

– А вот интересно, – проговорил вдруг Ромка, как бы не услышав последних слов Леши Баптиста. – На четыре тюбика твоя завалинка потянет?

– Э! Э! – встревожился тот. – Ты это… Ты так не шути! Ты… Но штаны у тебя, конечно, блеск! – поспешно сменил он тему. – Из чего ж ты их сделал, не пойму…

Ромка досадливо шевельнул высокой бровью.

– У малого кольца, знаешь, такая рогулька есть, в чехле, – небрежно объяснил он. – Так это чехол… – Он озабоченно провел ладонями по бедрам. – Только вот ужимаются сразу, как снимешь, – сокрушенно сообщил он. – Приходится на ночь их снова на эту рогульку натягивать…

– Так они ж к ней снова прирастут! – усомнился Леша,

– Не прирастут, – успокоил Ромка. – Кабель-то я отрезал…

– Ловко… – Леша в восхищении покрутил головой. – А Вася – он вон туда пошел, вон за тот угол… Ты ему покажись. Обязательно. Штаны-то, а? Ни у кого таких нет!

– Да он уж вчера их видел… – равнодушно сказал Ромка и поволок ноги в указанном направлении.

Леша Баптист дождался, когда он скроется, и с облегчением перевел дух.

– Ишь – пробормотал он, ревниво оглаживая насиженную глыбу. – Завалинку ему… Я тебе дам завалинку.

* * *

– Дьот? Дьот? (Пойдет?) – с трепетом допытывался разведчик.

– Дьот, – сказал Василий. – Как раз то самое, что надо. Считай, что тюбик ты себе уже заработал.

Открытая разведчиком глыба напоминала выбеленный дождями череп доисторического чудовища с мощным наростом на затылке. Василий, хмурясь, обошел ее кругом, оглаживая выступы, как это делал непревзойденный Ромка, когда собирался ломать на спор такое, к чему никто и подступиться не решался

– Так… – проговорил наконец Василий, останавливаясь. – Выступ-то мы, конечно, сколем… А дальше?

Он обошел глыбу еще раз и, поколебавшись, скомандовал:

– Кувалдометр!

Телескоп пронзительно перевел, хотя никакого перевода не требовалось – слово было знакомо каждому. Возбужденно чирикая и немилосердно мешая друг другу, лупоглазые помощники подтащили тот штырь, что покороче да поувесистей, и, подчиняясь властному мановению руки Василия, отбежали на безопасное расстояние, стали полукольцом.

– Никого с той стороны не осталось? – строго осведомился Василий. – Па-берегись!

Он откачнулся и, хакнув, как при рубке дров, ударил снизу. Глыба треснула – ровно выстрелила, и выступ, распавшись надвое, тяжко упал на покрытие. Лупоглазые кинулись на обломки и поволокли их в сторону. У кого-то в шестипалой лапке оказался осколок помельче, которым он немедленно начал молотить по одному из кусков. Ничего хорошего, правда, из этого не вышло – после второго удара хрупкое рубило рассыпалось в мелкую крошку.

Василий стоял перед выпуклым сколом и озадаченно чесал в затылке. Ясно было, что в эту точку бить можно до вечера – толку не будет. Цвет скола был белесоватый без никаких тебе радужных переливов (первый признак того, что чуть глубже располагается так называемая напряженка). Василий покружил около глыбы, трогая и обстукивая выступы, но так и не понял, где же она, зараза, может прятаться. Звук везде был глухой, поверхность – матовая, белесая.

Ну что ж! Если не знаешь, откуда начинать, долби сверху. Первое правило, когда имеешь дело с такими вот громадами… Василий прислонил кувалдометр к глыбе и полез наверх. Наверху тоже ничего глаз не радовало – череп и череп.

– Ломограф!

Приняв длинный заостренный штырь, Василий примерился и ударил. Похожий на матовое стекло материал кололся чуть лучше бетона.

«А, ладно! – решил Василий. – Не раскусим – так продолбим! В армии стены вон вручную сносили – и то ничего…»

Хакая, он вгонял лом в неподатливый утес, в фартук били осколки. Притихшие лупоглазы сидели внизу на корточках и встревоженно следили за единоборством Василия с глыбой.

«Конечно! – стискивая зубы, думал он – Любой из вас так: не поддается – значит и черт с ней… Дедок говорит – одичали… Конечно, одичаешь, если упорства нету… А мы вот не так! Мы по-другому! Не поддается – а мы все равно долбим! И будем долбить, пока не поддастся!»

Из-за скругленного угла бледно-золотистой опоры, высматривая, видать, глыбу полегче, вышел розовый седенький дедок Сократыч. Остановился и, чуть запрокинув голову, с восхищением стал наблюдать за титаном в фартуке.

– Доброе утро, Василий, – вежливо проговорил он. – Знаете, я, конечно, не скульптор, но будь я скульптором, то лучшей бы модели не пожелал. Вам в Петергофе место, право слово.

Василий ударил еще раз и остановился передохнуть,

– Здорово, Сократыч, – сказал он. – Там у меня возле дома два камушка – как раз для тебя. Тюбика по два, по три, не труднее. Только ты, слышь, не тяни, а то лодыри наши проснутся – ты ж их знаешь: что полегче – себе, а другие – хоть задавись…

Сократыч растроганно округлил голубенькие глазки.

– Спасибо, Василий, – сказал он. – Тогда я прямо сейчас и пойду, вы уж извините… Хотел бы составить компанию, но, как говорится…

– Так а зачем идти? – не понял Василий. – Скоком до «конуры», а оттуда уже куда угодно…

– Нет, знаете, я лучше так… – с вежливой улыбкой отвечал старичок. – Незачем ноги баловать. А то ведь не ровен час вовсе атрофируются…

Дедок ушел, и Василий продолжил долбеж, потихоньку уже сатанея. Стекловидная масса кололась с трудом, цвет по-прежнему имела матово-молочный, признаков напряженной зоны не было и в помине. День тем временем терял жемчужные тона, сирень выцвела, приобрела обычный серо-голубой оттенок.

– Привет, Вась, – раздалось совсем рядом.

Василий снова сделал остановку и посмотрел. Это был Ромка – с разочарованно отвешенной губой и приподнятыми бровями. Как всегда.

– Трудишься? – спросил он.

– Как видишь, – сердито отвечал Василий. – А ты чего же?

– А! – Ромка вяло махнул рукой. – Все на свете не раздолбаешь…

Василий оперся на лом.

– Не пойму я тебя, – сказал он со всей прямотой. – Такой тебе Бог талант дал! Камушки, можно сказать, насквозь видишь! Да будь у меня хоть половина твоего таланта, я бы… – И в избытке чувств