Разгневанная река

После этого воздушного сражения многие семьи, жившие в районе моста и дамбы, поспешили убраться подальше от бомбежек — в другие деревни, к друзьям и знакомым. Но некоторые все-таки не решались бросить дом на произвол судьбы и наведывались в поселок перед рассветом или в сумерки. Несколько дней было тихо, жители один за другим начали возвращаться в поселок. И тут неожиданно для всех американцы налетели снова.

Был полдень. Еще не слыша ничего, Ты Гать увидел вдруг, как из домов на улицу высыпали люди. Только он собрался пойти узнать, в чем дело, как вбежал Ка, схватил его за руку и потащил к выходу:

— Ой, дедушка, опять самолеты!

— Где?

— Вон, вон! Целая туча! Бежим скорее, дедушка!..

Вытащив старика из хижины, мальчишка бросился бежать по тропинке через рисовое поле. Только теперь услышал Ты Гать далекий тяжелый гул. Народ из поселка кинулся врассыпную. Раздумывать было некогда, и Ты Гать молча бежал следом за мальчишкой. Они миновали несколько рисовых полей и только тогда плюхнулись на землю между могильными холмиками. Сегодня самолетов было так много, что их даже пересчитать было невозможно, Ты Гать видел только, как они летели тучей, одни высоко, другие пониже — маленькие и большие. Вновь забили орудия. Голубое прозрачное небо мгновенно усеяли грязные пятна разрывов, которые множились прямо на глазах. Вскоре и небо и земля скрылись в густой пелене дыма. В этой мгле самолеты носились, как ястребы, то падая камнем вниз, то снова взмывая в небо. Ка время от времени выглядывал из-за кирпичного надгробия и звонким голосом комментировал события. Но каждый раз, когда над ними проносился самолет, он бросался на землю и лежал неподвижно, ничком, втянув голову в плечи.

— Уй! Они сбросили бомбу прямо на японцев! Уй, сколько бомб попало в речку! Смотрите, дедушка, американский самолет горит! Глядите, они мост взорвали!

И сам мост, и подходы к нему были скрыты в таком густом дыму, что старый Ты Гать ничего уже не разбирал. Он видел только, как в этих черных клубах сверкали багровые вспышки, после которых каждый раз содрогалась земля. Один из взрывов на отмели был таким сильным, что ему показалось, будто весь лагерь взлетел на воздух. В голове старика молнией пронеслась мысль о корейце. Вряд ли он уцелеет после такой бомбардировки!

Ка продолжал возбужденно кричать, но его звонкий голос едва доносился до Ты Гатя, заглушаемый грохотом разрывов.

— Ой, на том берегу пожар! Да еще какой! Это деревня Мо горит!

Вдруг мальчик бросился к старику и прижался к нему всем телом. В то же мгновение над их головами пронеслась зловещая черная тень. Как только она исчезла, Ка, не выпуская руки деда, поднял голову и посмотрел вслед самолету.

— Он стреляет! Смотри, дедушка, он поджег наш поселок!

Ты Гать увидел, как самолет огненными трассами поливает крытые соломой дома. Сначала в одном конце улицы, потом в центре вспыхнули и заплясали острые языки пламени. Они жадно растекались вдоль улицы, охватывая все новые и новые дома. И вдруг пламя свирепо вспыхнуло и, слившись в один огромный костер, завыло и заплясало, как рассвирепевший дьявол. Оно пожирало на своем пути все: дома, кустарники, деревья. Люди, спрятавшиеся на кладбище, выскочили из своих укрытий и молча смотрели на этот чудовищный костер, потом, позабыв об опасности и не обращая больше внимания на самолеты, которые по-прежнему выли над головой, на грохот зениток и взрывы бомб, бросились тушить свои дома и спасать имущество. Старый Ты Гать тоже было вскочил, но Ка повис у него на руке:

— Не надо, дедушка, не надо! Самолеты же еще бомбят!

Старик застыл на месте, глядя, как разгорается пламя пожара в их поселке и в деревнях на противоположном берегу Лыонга. Дым поредел, и стал виден железнодорожный мост, одна половина железных ферм завалилась, уткнувшись в дно реки, вторая торчала в воздухе, смятая и искореженная.

— Дом моей хозяйки сгорел. Дотла сгорел, дедушка!

18

От поселка остались одни головешки. Но чайная Ты Гатя, стоявшая в стороне, не пострадала от огня, только крышу изрешетили осколки. Мост выбыл из строя, пешеходы и велосипедисты вынуждены были делать более километра до новой переправы, а машины и повозки приходилось перевозить на пароме. Поезда шли только ночью, и пассажиры, доехав до разбитого моста, делали пересадку на другой поезд.

Полустанок у моста Лыонг стал, таким образом, гораздо оживленнее, чем прежде, правда, народ появлялся здесь только по ночам. Когда прибывал поезд из Хайфона, пассажиры выходили из него, спускались под мост и на лодках переправлялись на другой берег, где их ждал поезд, идущий в Ханой. И наоборот, когда приходил поезд из Ханоя, тысячи пассажиров, переправившись на этот берег, бежали к полустанку и с боем занимали места в хайфонском поезде.

Не прошло и недели после пожара, а недалеко от пепелища на месте старого поселка уже выросли времянки со стенами, плетенными из расщепленного бамбука. Как только наступал вечер, в окнах харчевен, чайных, в лавках, торгующих всякой снедью для пассажиров, загорались тусклые огни керосиновых ламп. Все население бывшего станционного поселка теперь кормилось за счет обслуживания пассажиров. Днем район возле моста представлял собой печальную картину: воронки от бомб, груды обломков, кучи земли преграждали подходы к мосту. Но когда начинало смеркаться, здесь появлялись люди и берег оживал — отовсюду съезжались всевозможные лодки: и маленькие, и большие, и дощаники, и плетенки, как снятые подрядчиками, так и принадлежавшие местным жителям. Эти суденышки останавливались недалеко от моста, здесь их закрепляли за всаженный в дно шест, и, уткнувшись в песчаную отмель, они поджидали пассажиров. А вдоль железнодорожной линии, ближе к головному вагону, наготове сидело больше полусотни человек, поджидавших восьмичасовой вечерний поезд из Хайзыонга. Это были те, кто в результате последнего налета лишился крова, или подростки из окрестных сел. Как только поезд замедлял ход и останавливался у моста, они гурьбой бросались к вагонам, хватали из рук пассажиров чемоданы, плетенки, громоздкие корзины и тащили их вниз, к воде. Над отмелью, освещенной факелами, карманными фонариками, разносились крики, смех, брань. Возле лодок возня и суета становились еще сильнее. Лодочники чуть ли не дрались за каждого пассажира. Примерно через час шум стихал. Возле моста оставались лишь железнодорожные рабочие, которые таскали тяжелые тюки к большим лодкам. Весь шум, гам, огни перемещались на противоположный берег. А носильщики и лодочники устраивались на отмели, курили и переговаривались, дожидаясь поезда с другой стороны.

Ка весь день теперь проводил в хижине у Ты Гатя, а как только наступал вечер, спешил к мосту с ватагой таких же, как он, оборванцев. Всю ночь они таскали чемоданы и корзины пассажиров и зарабатывали за ночь по нескольку хао. Проводив очередной поезд, Ка коротал время, греясь у костра рядом с лодочниками, а иногда спал тут же, прямо на песке. Дождавшись рассвета, он брел к старику Ты Гатю, валился на кучу соломы и засыпал мертвым сном.

С каждым днем заметно холодало. Дожди лили не переставая. В это утро старик Ты Гать сидел у очага, варил рис, а рядом на соломе лежал Ка. С того дня, как мальчишка перешел жить к Ты Гатю, старику стало казаться, что его хижина преобразилась. Он, конечно, ничего не говорил ему, но, случись Ка уйти от него, старик, наверно, зачах бы с тоски! Видно, небу было угодно, чтобы Ка переселился к нему и у старого Ты Гатя словно бы появился сын! Ты Гать хорошо знал семью мальчика и жалел его, старался, чтобы Ка хотя бы ел досыта. Уж больно он был добрый, послушный паренек и так трогательно заботился о своей семье! Всю свою ночную выручку мальчик отдавал на сохранение старику, чтобы под Новый год вручить своим. Сейчас он крепко, спал. Голова была еще мокрая от ночного дождя, худые ноги, торчавшие из соломы, были облеплены грязью. Несчастный мальчишка!

Рис сварился. Старик снял его с тагана и поставил рядом с очагом, а на огонь поставил разогреть креветки.

— Вставай, Ка!..

Мальчик вскочил, протер сонные глаза и потянулся.

— Иди умойся, чтобы сон скорей прошел, и садись есть.

— Ой, дедушка, сейчас я во сне видел, что меня японский самолет догонял! Такой страшный сон!

Они сели за стол. Старик ел мало, все больше слушал, что ему рассказывает Ка. Вдруг Ка сунул руку за спину, достал кошелку и вынул оттуда что-то продолговатое, круглое и блестящее.

— Смотри-ка, дедушка!

— Что это? Гильза?

— У меня есть и целый патрон!

— У японцев стащил? Смотри, Ка, поймают — голову оторвут!

— Пусть сначала поймают!

Мальчик довольно рассмеялся, лукаво блестя глазами. После завтрака Ка собрал посуду, сходил на речку, вымыл ее и принес два ведра воды.

Посреди поселка, посигналив, остановился автобус из Хайфона. Из него с трудом выбрались женщина с ребенком на руках, а за нею парнишка в синих городских брюках и брезентовых туфлях, судя по всему, ее брат. В руках у него была плетеная кошелка. Автобус затарахтел и укатил.

— Зайдем, напоим Чунга и спросим дорогу, — сказала женщина, увидев чайную Ты Гатя. Они вошли. Старик, едва завидев их, разлил чай по чашкам и пригласил к столу. Женщина и паренек, как показалось Ты Гатю, были нездешние, во всяком случае, он никогда прежде их здесь не видел.

Паренек, чтобы быстрее остудить чай, начал переливать его из одной чашки в другую, а потом стал поить ребенка.

— Съешь банан, или ты пряник хочешь?

Малыш выпил чай, взобрался на скамейку и повис на шее у матери.

— Опять ты пристаешь к маме, — ласково выговаривал ему парнишка. — Иди-ка лучше сюда, съешь банан. Сейчас мы пойдем дальше, и тебе нужно идти своими ножками, ты уже большой, стыдно сидеть на руках у мамы!

— М-м-м! — Малыш покачал головой. — У мамы вон какие большие ноги, они ходят быстро. А лучше ты посади меня к себе на спину.

Женщина рассмеялась:

— Ну и хитрый же ты, Чунг! Не давай ему за это, Сон, больше пряников.

— Сколько ему? — спросил улыбаясь Ты Гать.

— Скоро четыре, дедушка, — ответила женщина. — Не скажете ли вы нам, как пройти в село Тям?