Разгон

– Случайность - это хорошо замаскированная закономерность!
– захохотал тот.
– А Совинский?

– Кстати, - полюбопытствовал Карналь, - как он здесь?

– С бригадирства меня еще не спихнул. Отложил до удобного случая. В наладке у него не идет. Утратил нерв. Говорит, как будто молотком по голове стукнуло. А стукнутых мы - на вспомогательные операции. Ивана откомандировали зажигать сигареты товарищу Гальцеву. Потому что у одного не хватает времени даже зажигалку вынуть, а у другого времени - хоть лопатой греби! Совинский!
– закричал он внезапно.
– Огня товарищу Гальцеву!

Совинский выглянул из-за соседней колонны, в одной руке держал отвертку, в зубах - что-то блестящее, никак не похоже было, что носит он зажигалку за кем-либо, об этом свидетельствовал и его недвусмысленный жест: крепко стиснутый кулачище, угрожающий Юрию.

Но тут Совинский увидел Карналя и Анастасию, а может, прежде всего Анастасию, блестящую деталь он то ли потерял, то ли мгновенно выплюнул изо рта, отвертку упустил на помост, выпрямился во весь свой рост и, глухо бухая в гулкое дерево толстыми подошвами, подошел к гостям.

– Так замкнулся круг, - пошутил Карналь, - от Приднепровска до цеха наладки. Там мы были втроем, теперь здесь.

– Я уже знала про Совинского, - тихо сказала Анастасия.

– Можете написать о нем и вообще о наладчиках, - Карналь сделал вид, будто отступает в сторону, дает возможность вот здесь, сразу, присесть и написать про доблестный труд передовиков, которые овладели и достигли...

– А что тут писать?
– буркнул Совинский, пряча от Анастасии глаза.

– Совинский прав, у меня не было намерения ни о чем писать. Особенно об этой работе, так сказать, неуловимой, что ли. Она не укладывается ни в какие привычные категории, передать словами ее, пожалуй, вообще невозможно, не обижая наладчиков.

– А какой труд подходит для передачи словами?
– полюбопытствовал Гальцев.

– Доблестный!
– вырвался Юрий.

Анастасия взглядом поискала защиты у Карналя. Сегодня она была не в силах состязаться с кем-либо, тем более с такими людьми, как здесь.

– Великие художники, - сказала она, - только великие художники в состоянии найти соответственные средства для...

– Но не для бесплодных описаний тех или иных трудовых операций, вмешался Карналь, - а только чтобы передать состояние человека в процессе труда и созидания. Его настроение, его размышления, его энтузиазм, возможно, даже его усталость, ибо и усталость бывает прекрасна...

– Не обо всех можно написать, - упрямо повторила Анастасия, - о знакомых, наверное, вообще невозможно... Например, о Совинском я бы не стала... Он знает об этом.

– Да, - согласился Совинский.

– Хотя виноват тут не он, а я.

Никто ничего не понимал, Гальцев показал жестом Юрию, чтобы он потихоньку ушел, сам он тоже, молча поклонившись, пошел по делам, Совинский еще какое-то время неуклюже стоял столбом перед Анастасией, пока Карналь легонько не подтолкнул его в плечо.

– Желаю успехов, - сказал добродушно.
– Входи в ритм, находи нерв...

– Ищу, - вздохнул Совинский, - хотя это и не имеет столь большого значения.

– Все имеет значение, все имеет...

Они пошли дальше, Карналь вполголоса объяснял Анастасии, что и как делают наладчики, а она невольно прислушивалась к голосам за спиной.

– Совинский, - весело воскликнул Юрий, - катай на улицу, оглянись по сторонам.

– И что?
– добродушно полюбопытствовал Совинский.

– Как увидишь, что никого нет, подними руку и махни! Сам знаешь, на что махнуть.

Что ответил Совинский, Анастасия не слышала, потому что попросила Карналя:

– Может, не будем больше мешать? Мне неудобно в такой роли.

– Считайте, что не я вас, а вы меня сопровождаете, - успокоил ее Карналь.

– Этот лобастый...

– Гальцев?

– Он и вас невзлюбит за то, что вы привели меня сюда в столь неподходящий момент.

– Невзлюбит? А разве мужчины должны любить друг друга? Только понимание. Чем выше, тем лучше. У нас с Гальцевым, по крайней мере, мое такое убеждение, взаимопонимание достигло почти идеала. Мы с ним одинаково чувствуем трагичность отставания человеческой интеллигентности по отношению к интеллигентности, которой обладает материя. Слово "интеллигентность" я употребляю в широком понимании. Как разум. Отсюда торопливость в улавливании перемен, всего нового в нашей работе. Свободное время, все так называемые выходные для нас уже давно перестали существовать, не все могут выдержать, возникают иногда бытовые трагедии, но не для нас с Гальцевым, ибо мы живем в каком-то высокоорганизованном мире гармонии, что может напоминать, к примеру, совершенную гармонию Баха. Мы ежегодно делаем новые, все более усовершенствованные машины, задачи которых: организация времени, этой неуловимой и до сих пор еще неопознанной до конца сущности. У Гальцева дерзкое намерение: использовать само время как строительный материал, почти устранив технику, исчерпав ее возможности, сделать ее незаметной, несущественной, перевести уже и не в разряд, например, биологических систем, а в категории онтологические.

– А вы утверждали, что нельзя описать труд ваших людей! И сами же показываете, как это надо делать.

Карналь засмеялся.

– Период пропагандизма закончился. Настало время громких разочарований. Просто нужно каждый день давать новую технику. А моя вспышка? Когда человеческое воображение хочет наделить что-то особенно щедро, тогда возникает множество слов для определения той вещи. Об Адаме все знают, что он вкусил запретного плода. И никто не вспоминает, что главной его задачей, полученной от высшей силы, было давать названия вещам. Даже сегодня не каждый может быть Адамом.

– Так же как женщина - Евой?

– Возможно. Но разрешите считать вас все-таки Евой...

Он бережно свел Анастасию вниз, снова очутились они в длинном коридоре. Вот он кончится, сойдут они по широким ступенькам на первый этаж, окружат их люди, заберут Карналя к себе, и ничего не успеет она ему сказать, не сможет исповедаться и попросить прощения, покаяться.

– Петр Андреевич...

– Я вас слушаю, Анастасия.

– Не надо меня слушать! Если бы вы только знали! Если бы вы...

– Не имею таких прав. Все ваше - ваше... Что я для вас? Только эпизод, случайное знакомство, миллионный шанс, непредвиденность... Для меня - это другое дело.

– У меня...
– она не смогла говорить, только смотрела на него, и он, поняв ее состояние, остановился, погладил ее руку.

– Очевидно, у вас тоже что-то тяжелое произошло в жизни. О вашем отце я знаю. Может, именно наши несчастья... Но я не имею права. Сказать, что и для счастья нужно иметь несчастье, - не слишком ли? Могу открыть вам тайну. Все считают меня почти бездушным человеком. Вообще люди не очень справедливы к ученым. Помните, у Маяковского: "...ни одного человеческого качества. Не человек, а двуногое бессилие..." Собственно, я и сам так считал. Держался, не подавал виду, хотел выстоять... Но есть предел усталости даже для самой твердой души. Вот увидел вас сегодня - и как бы открылось: что-то нужно изменить. Впервые это уже было тогда, у моря...

– У меня тоже было. Если бы вы знали, как я вас искала в тот день...

– Меня вытянули буквально с гор - и в Париж!

– Я узнала об этом слишком поздно! Когда уже случилось непоправимое.

– Надеюсь, вы никого не убили?

– Себя.

– А воскресить? Реанимация?

– Вы верите в воскресение?

– По крайней мере, хочется верить. Впечатление такое: убежать куда-то в тишину и неизвестность хотя бы на неделю - и оживу вновь, найду свой нерв, как говорит Юрий.

– Убегите!
– Она ухватилась за это слово в слепой вере, почти отчаянно.
– Убегите, убегите!