Разгон

"Параметры" принадлежали к странностям Кучмиенко, над ними потихоньку подтрунивали все сотрудники СКБ, смеялся и сам Карналь.

Он называл "параметров" "разгребателями грязи", довольно пренебрежительно относился ко всем их находкам и досье на будущее, но наличие такого института неизбежно лишало его телефонные разговоры естественности и непринужденности, часто собеседники академика недоумевали, слыша от него, например, такое: "К сожалению, я не имею возможности поддерживать разговор"; "Слишком малозначителен вопрос, чтобы я мог тратить на него лепту".

Алексей Кириллович по сравнению с академиком пользовался свободами буквально в возмутительных размерах. Он мог позвонить кому угодно, говорить что угодно, и никто не собирался его записывать ни теперь, ни в будущем. Великие люди имеют свои привилегии, маленьким принадлежат свои. Придя от академика, его помощник набрал номер Кучмиенко и, не здороваясь, не называя того никак, спокойно сообщил:

– Мы собираемся на Приднепровский металлургический завод.

– Вот тебе раз, - отозвался с другого конца провода Кучмиенко, тоже не расспрашивая, кто ему звонит, и так знал.
– Когда же, если это не военная тайна?

– Для всех тайна, для вас нет. В следующую пятницу.

– Ай-яй-яй, академик хочет испортить свои выходные.

– Я намекал ему...

– Нужно было сказать прямо, что его досуг тоже принадлежит человечеству.

– И об этом я не забываю напоминать ему каждый день.

Оба говорили таким тоном, что посторонний человек никогда бы не постиг, говорят они серьезно или шутят. Да, пожалуй, они и сами уже давно утратили межу, и разговоры эти были для них как бы затянувшейся игрой или чем-то вроде интеллектуального наркотика.

– Я забыл самое главное, - спохватился Алексей Кириллович.

– Ну?

– Нашелся Иван Совинский. Вы о нем говорили, помните?

– Я все помню, - напомнил довольно холодно Кучмиенко.

– Телеграмму подписал Совинский.

– Какую телеграмму?

– Ну, с Приднепровского металлургического.

– Ну и что?

– Говорю, Совинский подписал. Очутился почему-то на металлургическом заводе...

– А что мне до этого?
– удивился Кучмиенко.
– Как ты думаешь, Алексей Кириллович, нам с тобой этот Совинский очень нужен?

– Да нет...

– Так и забудь о нем.

– Но ведь вы меня когда-то предупреждали... И академик... Он едет туда только из-за Совинского...

– Может, какая-нибудь интересная проблема?

– Банальщина: АСУ в прокатных цехах. Консультация. Академик этим и не интересовался никогда. И вот хочет ехать.

– Пускай, - слышно было, как Кучмиенко зевнул.
– Хочет прокатиться... Мы с ним уже старые. Старые и одинаково несчастные... Ты этого не понимаешь, Алексей Кириллович, правда ведь, не понимаешь? Ты считаешь, что советский человек не может и не имеет права чувствовать себя несчастным. Считаешь ведь?

– Я не настолько примитивен, вы это прекрасно знаете, - обиделся Алексей Кириллович.

– Вот и чудесно, голубчик. Езжай себе с академиком да привези его целым, невредимым и бодрым. Звони.

Алексей Кириллович звонил Кучмиенко неохотно. Потому что тот, когда посылал его помощником к Карналю, велел обо всем докладывать, ссылаясь на свою любовь к академику. "Мы с ним товарищи еще по университету, - говорил он, - и я еще тогда поклялся оберегать этого уникального человека от всех бед и потому требую этого и от тех, кто работает с ним". Свои обязанности Алексей Кириллович помнил твердо и выполнял их даже тогда, когда приходилось поступать вопреки собственному характеру. Характер же у него был добрый, отличался человечностью и сочувственностью. Он умел забывать о себе самом ради других, его никогда никто не спрашивал, доволен ли он своей работой, счастлив ли, есть ли у него любимая жена, не нуждается ли он в поддержке или помощи. Помощник - и все. Человеческая система для выполнения разнообразных, порой причудливых, не предвиденных никакими закономерностями функций. А может, он мечтал стать ученым, государственным деятелем, спасителем человечества? Кто же его спросит? Помощник - и будь им. Не преувеличивай слишком собственной значимости.

Алексей Кириллович, однако, знал, что может часто делать доброе дело даже тогда, когда его никто не просит, не заставляет. Так и на этот раз, немного обиженный чрезмерно равнодушным тоном Кучмиенко (хотя у того всегда был равнодушный тон в разговорах об академике, что мало вязалось с заверениями в дружбе с университетской скамьи), Алексей Кириллович захотел сделать доброе дело. Он вспомнил красивую, хоть, впрочем, странноватую молодую журналистку, которая тщетно добивалась у академика интервью, быстро нашел ее телефон и позвонил. В редакции сказали, что Анастасии на работе нет. Была и куда-то ушла. Алексей Кириллович решил быть настойчивым в своей доброте и попросил номер ее домашнего телефона. Днем ему никто не ответил, он позвонил поздно вечером, и она сняла трубку.

– Вы меня не помните, - сказал он тихо, - я помощник академика Карналя.

– Вас зовут Алексей Кириллович, и у вас белокурые волосы, - засмеялась Анастасия.

– Когда-то они были и впрямь белокуры, теперь это белокурая лысина, - в тон ей ответил Алексей Кириллович.
– Не желая быть навязчивым, я все же рискнул позвонить вам так поздно, чтобы...

– Я вас слушаю.

– Академик Карналь в следующую пятницу едет на Приднепровский металлургический завод...

– Благодарю за сообщение, но какое это может иметь отношение ко мне?

– Вы хотели взять у него интервью.

– А он не захотел его давать.

– Так я думал, что, может, вы...

– Ловить его на всех заводах, где он бывает?

– Он не очень охотно откликается на приглашения. Слишком загружен работой в Киеве. Но уж если выезжает...

– Меняет свой характер?

– Этого я сказать не могу, но какая-то доступность... Вообще перемена окружения, обстановки...

– Вы советуете мне поехать?

– Не имею такого права. Считаю возможным поставить вас в известность.

– Очень вам признательна.

– Только...
– Алексей Кириллович запнулся.

– Говорите все, - подбадривала его Анастасия, - забудьте, что я женщина, вы имеете дело с газетным работником, и церемонии излишни.

– Я просил бы вас, когда поедете в пятницу... Мы едем в СВ...

– Ага, не попадаться академику на глаза. Не беспокойтесь. У меня на СВ нет денег, кроме того, я выеду в четверг. И вы мне не говорили ничего, я не надеялась встретиться на заводе с академиком Карналем.

– Мы с вами прекрасно поняли друг друга, благодарю вас, - сказал Алексей Кириллович.

– Я вас целую. Вы милый, милый!

Он положил трубку, улыбаясь. Вот маленькие приятности должности помощника. Обычная человеческая благодарность, а чувство такое, будто тебя наградили высшим орденом. Вдруг ему показалось, что в запутанных секретарских механизмах произошла ошибка и этот разговор записан, как продолжение беседы с Карналем. Этот и тот, что с Кучмиенко. Алексей Кириллович представил себе постные лица "параметров", услышал их скучающие голоса, увидел, как деланно внимательно доискиваются они в его словах научных истин, и его охватил такой ужас, что он опрометью выскочил из кабинета.