Разговоры о тенях

как будто вдруг его пронзила, извините (снова, mauvais ton), будто его пронзила

молния с неба или, ещё того хуже, если уж сравнивать и говорить метафорами

(метафорически, сказала бы профессорская подруга), профессор вдруг замер…

как будто был он муха («фи, фи-фи», – сказала-таки подруга; помним «пальчик»),

муха на стекле! почуявшая занесённую над ней, над ним мухобойку…

остановился, или, правильнее, остановил его звук: бадьи ли, а может стрелка на

стенных часах царапнула, переместившись, согласно идущему времени, на

минуту вперёд, или колокол на соборе, тот «который звонит по тебе», а может

даже и не звук совсем, а только тень – потому, что солнце скрылось за

пролетавшим мимо аэропланом влекущим на прицепе за собой алый шарф -

плакат с белыми на алом буквами: «Кукольные штучки», – реклама известного

1 Андрей Белый.

2 Этот чеховский образ стремится проникнуть всё моё творчество – не буду сопротивляться.

6

музейчика… салончика… да-да, как раз того. А может, это был ни звук совсем, и

ни тень совсем, а запах! например, свежих круассанов (а я думаю зачем там,

впереди, пришло мне в голову это кондитерское словцо), запах круассанов

порхнувший и донесшийся или долетевший, или, если уж так, допорхнувший из

кафе в нижнем этаже, или и ни звук, и ни тень, и ни запах, а сплошной, сплошной

Пруст (не путать Пруста с Прусом; некоторые путают), сплошной Пруст, со всей

своей способностью всякий шорох превратить в настигнувшую его на пороге

юности вероломную страсть и всякий шелест в угрюмую тоску обманутого сердца

в зрелом возрасте (Прустовская отрыжка, сказал бы В. В. Набоков. Набоков

сказал бы прустовский перегар). Пруст вдруг остановил профессора; но не

доктора! хулителя исторической науки – ничто такое, никто такой не остановил

его, и он ему (доктор профессору) заметил, сказал и ответил, что орудием

Провидения является Деятель, и ему (деятелю) нет дела до замысла, и цель ему

неизвестна, и что лю-у-бовь к Богу не зависит ни от надежды на рай, ни от страха

перед адом1. Хулитель – доктор Жабинский, доктор Жабинский – парадоксов друг

цитировал известного всем, все его знают, проповедника и писателя2 (ах, кто в ту

великую пору не был писателем, философом, поэтом и проповедником?)

«Что бы ни делал Герилл… …он вечно приводит цитаты… он просто любит

цитировать». Это – ну совсем как будто про нашего доктора сказал великий,

хотелось сказать вещий, классик и моралист Жан де Лабрюйер! Жан де Ла

Брюйер (если кому-то так хочется)! Вот, в сноске, полностью из Лабрюйера для

любознательного читателя3.

Про цитаты месье Лабрюйер сказал похоже и красиво, но вот Герилл…

Доктору больше подошло бы Аристон. Так его и обозвала однажды их (доктора и

профессора4) общая подруга – А-рис-тон. Почему Аристон? Женская логика.

Женская, снова же, интуиция… ведь вряд ли можно предположить, что подруга

была знаток и знала Аристона5, который был (что был, вообще, такой), что был

такой Аристон, как и доктор, другом парадоксов. Она чем-то своим женским («Я

не настолько глуп, чтобы считать себя способным постичь сердце женщины…»6,

«неисследима глубина сердца (женского) даже и до сегодня! »7 – ах! да что там

1 Интересно, от чего зависит любовь человека к человеку?.. но это потом, если получится.

2 Жак Бенинь Боссюэ – проповедник, писатель и богослов, по прозвищу bos suetus aratro, что значит, бык, привыкший к плугу; проповедник, писатель и богослов, прозванный «Орлом из Мо»; проповедник, писатель, богослов

и епископ Мо, и, опять же, любимец почти карлика Короля-Солнца, с подрисованными длинными и стройными

ногами, Короля Франции и Наварры, Людовика XIV.

3 «Что бы ни делал Герилл – говорит ли он с друзьями, произносит ли речь, пишет ли письмо, – он

вечно приводит цитаты. Утверждая, что от вина пьянеют, мы ссылаемся на царя философов; присовокупляя, что

вино разбавляют водой, взывали к авторитету римского оратора. Стоит ему заговорить о нравственности, и уже не

он, Герилл, а сам божественный Платон глаголет его устами, что добродетель похвальна, а порок гнусен… Он

считает своим долгом приписывать древним грекам и латинянам избитые и затасканные истины, до которых

нетрудно было бы додуматься даже самому Гериллу. При этом он не стремится ни придать вес тому, что говорит,

ни блеснуть своими познаниями: он просто любит цитировать»

4 Потом уже, неоднократно правя текст, я понял, что и моя.

5 Имеется в виду Аристон Хиосский (III в. до н. э.)

6 Жоржи Амаду, «История полосатого Кота и сеньориты Ласточки».

7 Ф. М. Достоевский, «Бесы».

7

говорить, если уж такие исследователи… Да что там говорить, глубина любого

сердца не очень исследима, да и глубина, вообще, не очень поддаётся

исследованиям, потому что, как говорится, глубока до неисследимости), словом,

словом, своим, чем-то своим почуяла общая подруга… развлекло её в этом

греческом имени звучание: А-рис-тон! – Всплыла в памяти посудомойная машина,

посудомойка, машина-посудомойка такая есть, знаете – «Аристон»? В

инструкции написано, что в переводе с греческого Аристон значит лучший… а

вот ещё из очарованного весной и любовью Жоржи Амаду: «Таковы ласточки, что

уж тут поделаешь».

Так вот!

– Ну, Вы, доктор, просто Аристон, – по-доброму повеселилась подруга.

– Аристон, Аристон, Эратосфен, Зенон, Платон! – анапестами и ямбами, совсем

невесело, как-то даже поджимая губы (причины невесёлости выяснятся)

задразнился Доктор… иронизируя, конечно. Любил доктор Жабинский

иронизировать.

Об иронии у нас ещё особый разговор (ой, да о чём ещё только мы не будем