Размышления о чудовищах

Уже наступила ночь. Улицы были пустынны и казались хаотичными тропинками среди листвы, ветвей, бумаг, разбившихся птиц.

— Здесь невозможно вести машину, ребята, — и это была правда, так что, поскольку «Испания» была еще далеко, мы бросили взятую напрокат машину прямо там и, дабы пополнить коллекцию наших бед, пошли спать в близлежащий маленький парк: голые пальмы, деревья без листьев, расщепленные стволы… След хулиганки Джорджины, ее шествия по Сан-Хуану де Пуэрто-Рико, эта мечта — восемь дней и семь ночей, — которой уготована была та же судьба, что и почти любой мечте: она оказалась полной жопой.

Во время обратного рейса мы не принимали спид, чтобы поддерживать себя в форме, потому что все израсходовали в Сан-Хуане, так что я прибег к помощи успокоительного и попытался заснуть, если только можно применить этот глагол к сильным и мгновенным обморокам, от которых страдает человек в самолете.

— Мы приближаемся к своей территории, коп, — говорил мне Кинки; он, кажется, вознамерился докучать мне до самого конца — рыскал по проходу, высматривая, не торчит ли что-нибудь ценное из ручного багажа спящих пассажиров.

— Ну, как оно? — спрашивали мы у Франки, впавшего в депрессивную фазу, испытав разочарование в пустоте своих пуэрториканских сексуальных химер, и Франки, соблазнитель в упадке, в ответ пожимал плечами, как будто давая нам понять: а как оно может быть? Мы все были столь подавлены, что даже у таксиста Мартина не было охоты рассказывать людям о способах поддержания космического порядка в ночном городе, несмотря на то что после пуэрториканских приключений он мог бы дополнить свое обычное повествование неслыханным эпизодом: как можно усугубить хаос в разгар урагана.

В общем, обратный рейс не представлял собой ничего, достойного упоминания.

Вставив ключ в замочную скважину двери своего дома, я почувствовал облегчение человека, возвращающегося из абсурдного путешествия, но я также почувствовал укол грусти, как человек, простившийся с раем. В данном случае это был рай, похожий на ад, да, конечно, да, потому что, как я уже сказал, Пуэрто-Рико — это сущее дерьмо, но, в конце концов, это все-таки был рай, ведь таковы скромные параметры любого рая: любое место, где твоя собственная жизнь превращается для тебя в отдаленное воспоминание, любое место, где твое прошлое растворяется в постепенно творимом настоящем, воплощающемся перед твоим взглядом согласно твоей воле.

(— Да, я философ. Я писал книги. Меня любили больше тысячи женщин…)

Но даже из фальшивого рая нас изгоняют, — и я вошел к себе домой и сказал себе:

— Херемиас Альварадо, ты — Херемиас Альварадо, и все то, что это значит, — и выпил снотворное, потому что смертельно устал в полете, а перед тем как заснуть, подумал о задницах надменных девушек из Пуэрто-Рико в надежде, что мои сны, быть может, поплывут этим курсом.

3 Собрания Ледяного Павильона, или Коммерческая метафизика

Вы помните о предсказании Эвы Баэс (или Эвы Дезире, если вам так больше нравится) по поводу Синь Миня, согласно которому этот приветливый китаец, работающий в ресторанном бизнесе, найдет свою смерть в холодном месте, где вокруг — снег? Так вот, мне жаль сообщить вам, что эта эзотерическая шельма оказалась права. (О чем вы услышите дальше.)

По возвращении из Пуэрто-Рико я узнал: Синь Минь был обнаружен мертвым в холодильнике своего ресторана, с кухонным ножом в голове. (Да, вы не ослышались: в голове.)

— А кто убил Синь Миня?

Первые признаки, разумеется, указывали на другого китайца, Чжу Е. (Вот что меня привлекает, не считая кулинарии, в китайцах вообще — их попеременное и гармоничное сосуществование с ужасом и лирикой.) (Лотосы, плывущие в прозрачных прудах, ножи в голове, душистый снег цветущего миндаля…) (Фу Манчу и так далее.)

— А что может заставить китайца воткнуть нож в голову другого китайца? — спросите вы себя.

Вот именно об этом и я себя спросил, после чего обратился за подробностями к комиссару, влюбленному в свою работу.

Предполагаемого убийцу звали, как я уже сказал, Чжу Е, двадцати девяти лет от роду, уроженец Чонсиня, где бы это место ни находилось.

— Хорошо, но зачем Чжу Е из Чонсиня убил Синь Миня?

На этом месте расследование застопорилось. Как бы там ни было, сидите, если вы стоите, и не вставайте: рассматривалась версия, согласно которой Синь Минь торговал женскими трупами.

— Тру…

Да. Согласно тысячелетнему китайскому предубеждению, мужчина должен быть похоронен рядом с супругой, чтобы не превратиться в жертву вечного одиночества там, в бесконечном времени покойников, так что подозревали, что Синь Минь, этот улыбчивый китаец, почтительный и услужливый, продавец всевозможных блюд из риса, хрустящих бабочкиных гнезд и нежнейших овощей, разыскивал где-то мертвых женщин — никто пока не знает, как и где, — и продавал их семьям своих земляков, умиравших холостяками или вдовцами, чтобы таким образом желтокожие усопшие не чувствовали себя одиноко в потустороннем мире, — ведь все же лучше, если рядом с тобой незнакомка, чем если рядом нет никого. (В общем, как всегда у этих людей, я уже говорил: ужас и лирика.) По словам комиссара, провели эксгумацию четырех недавно умерших китайцев и в двух из четырех гробов нашли покойницу, погребальную спутницу данного китайца. В довершение всего в холодильнике ресторана под телом Синь Миня мои коллеги нашли также грешное тело Элисы Варгас Фонте, известной среди друзей как Эли, уроженки Кордовы тридцати четырех лет от роду, работавшей в «баре свободных нравов» «Тарсис», однажды бесследно пропавшей, не забрав процент, причитавшийся ей за неделю, за выпивку, употребленную благодаря ей распутными клиентами, и не заплатив за мотель «Манильва», где она жила.

— А что делала Элиса Варгас Фонте в холодильнике ресторана в кантонском стиле? — спросите вы себя, и именно этим вопросом задавались все, включая журналистов, потому что таковы тайны преступного мира: иероглифы среди вопросительных знаков. Тем не менее вскрытие пролило немного света на эти потемки: жертва была отравлена веществом «Байтиой ДП-3» (продуктом, применяемым для того, чтобы травить муравьев, моль и прочих подобных букашек-вредителей, с высоким содержанием диетокситиофосфорилоксида и фенилацетонитрила, как известно), кроме того, на ее теле была рана двенадцати сантиметров глубиной, нанесенная снизу вверх и затронувшая непосредственно печень, где вышеупомянутый «Байтиой ДП-3» произвел незначительные разрушения, что заставляет предполагать, что между отравлением и нанесением раны прошло самое большее полчаса.

— Я стану всеобщим посмешищем, потому что в этом никто не способен разобраться: китаец-психопат, мертвый китаец, гора покойниц, замороженная шлюха… — жаловался главный комиссар, привыкший сражаться с угонщиками мотоциклов, самое большее — с магазинными налетчиками, и все это — среди живых, потому что в этом городе убийства — нечастая вещь, а то небольшое количество, что все-таки случается, обычно не требует проведения расследования: отцеубийца, в слезах являющийся в комиссариат с окровавленным топором в руке, цыганенок с агатовыми локонами, найденный заколотым в водосточной канаве с крысой во рту, и так далее.

— Ты, кажется, наполовину ясновидящий, Альварадо? Посмотрим, не зря ли тебе платят жалованье.

Дело в том, что вышеупомянутый Чжу Е не раскрывал рта, а если открывал, то бормотал что-то на своем языке, то есть все равно что не открывал.

— По-че-му ты у-бил дру-го-го ки-тай-ца, су-ки-на сына ки-тай-ца? — спрашивал его комиссар, тщательно разделяя слоги и делая такой жест, словно втыкает себе нож в голову. Но Чжу Е углублялся в себя, как будто считал себя изгнанным из реальности. — По-че-му ты у-бил шлю-ху? — Но Чжу Е молчал, желтый и непроницаемый.