Размышления о жизни и счастье

Когда в Петербург перебрался, на лицейских сходках регулярно бывал. И на двадцатипятилетии рядом с Пушкиным за столом сидел.

А дальше, думаю, вам всё известно. В день дуэли на Пантелеймоновской Александра Сергеевича встретил, тот его к Д/Аршиаку повёз. Там и узнал Константин о предстоящей ему роли. Условия дуэли сам Пушкин диктовал, потому они такие жестокие получились — и расстояние всего в десять шагов, и повтор в случае промаха. Чтобы "a outrance" — до смертельного исхода, значит.

От постели Пушкина Константин два дня не отходил, хотя в это время должен был сидеть на гауптвахте. На следствии замечательное объяснение написал, доказывая благородство поэта. Он первым судом к повешению был приговорён, второй лишил его дворянства, чинов и Золотого оружия. Но по высочайшему повелению приказано было "выдержать два месяца под арестом и обратить в прежнюю службу".

Так в 1838 году Константин Карлович снова на Кавказ попал, в Тенгинский полк. Поручик Лермонтов, между прочим, под его началом служил. В отставку Данзас вышел только в 1857 году в чине генерал-майора, как отец. А вот жениться так и не пришлось. Вернулся в Петербург и через три года умер. В Лавре, на Католическом кладбище похоронили.

— А Борис Карлович?

— Он добрый был, его и брат, и друзья любили. Пушкин его "совершенно своим по чувствам" считал. Он к кругу декабристов близок был, потому в 1825 году вместе с товарищем по Лицею Николаем Молчановым к делу 14 декабря привлекался.

— Славный у вас род.

— Да уж, предками Бог не обидел. Только мы эту славу не поддержали.

— Почему?

— Я же у немцев служил. В России.

— Тогда многие эмигранты подневольно служили. Я это знаю.

— Всё равно на душе клякса.

— Расскажете?

— Рассказывать-то долго придётся.

— Я за тем и пришёл.

— Пойдёмте, кофеёчку попьём. Там и побеседуем.

В доме, кроме нас, никого не было. Пётр Яковлевич вскипятил кофейник, поставил на стол тарелку с сыром, принёс из кухни круасаны.

— Вот теперь нам сподручнее. С чего же прикажете начать?

— С самого начала. С рождения.

— Ну, что ж. Родился я в 1909 году в Петербурге, в Фонтанном доме. Знаете такой?

— Конечно, там теперь ахматовский музей.

— Вот-вот.

— Так что розовое детство моё протекало в роскошном парке Шереметевского дворца, помнящего ещё славные Екатерининские времена, а дома, окружающие дворец превратились в обычные доходные и сдавались в наём. Отец мой, как и Пушкин, имел чин камер-юнкера. Он был юристом и служил в госканцелярии. Кабинет его располагался в Мариинском дворце. В его обязанности входило юридическое обеспечение Государственной Думы и её примирение с Государственным Советом. Помните картину Репина? Сливки дворянского общества. Так что отец вращался в высших аристократических кругах. В Думе было много левых течений, многие депутаты ратовали за смещение Государственного Совета.

— А вы помните свои детские впечатления?

— Да, я помню себя с трёх лет. Помню чёрную треуголку отца и зелёное бархатное платье матери. Видимо, они собирались на бал, в доме была суета, а дверь в мою спальню забыли закрыть. Потому мне заполнилась и эта сцена.

Первую в жизни кровь я увидел восьми лет в семнадцатом году. В то время мы жили на Сергиевской напротив арсенала. Однажды после перестрелки, я увидел, как окровавленного генерала выносили на носилках с территории арсенала. На меня это произвело такое впечатление, что я чуть не потерял сознание.

Дед мой по отцу учился в Пажеском корпусе, а отец с начала войны был призван в армию в чине капитана. Он участвовал в Брусиловском прорыве, а в семнадцатом году, будучи уже полковником, служил у Юденича. После разгрома наступления на Петроград он с чужим паспортом пробрался домой. Спасаясь от расстрела, организовал нелегальное бегство нашей семьи через Ораниенбаум в Швецию. Родителям удалось вывести кое-какие драгоценности, на которые мы и жили первое время. Затем семья перебралась в Лозанну, в Швейцарию.

В Париж мы переехали в двадцатом году. Тут меня отдали в школу. Через год в наш класс привели нового мальчика. Его посадили рядом со мной. Я, как воспитанный ребёнок, подал ему руку и решил познакомиться. "Пётр Данзас", — представился я. Сосед с удивлением поглядел на меня и, потупившись, произнёс: "Дантес". Оба мы были поражены. Вскоре я попросил, чтобы меня пересадили за другую парту. Слишком часто я слышал в доме эту неприятную фамилию.

Отец был очень образованным человеком. Все годы эмиграции он работал экспертом художественной школы по голландской живописи. Давал консультации реставраторам различных музеев Европы, а потому много разъезжал. Его коньком была живопись Кватроченто. Отец разбирался не только во флорентийской школе живописи. Он хорошо знал скульптуру Донателло и архитектуру Брунеллески. Его заработки позволили нам отложить некоторую сумму в Английский банк. Незадолго до второй Мировой войны отец умер, а меня в 1939 году призвали во французскую армию, в кавалерийский полк. С началом войны полк перевели на линию Мажино, считавшуюся неприступной. Я был наблюдателем, сидел в яме, скрытой кустами, на передней линии укреплений.

Однако долго мне воевать тогда не пришлось. В одном из первых боёв мне прострелили легкое. Рана была серьёзная, и в неразберихе матери сообщили, что я убит.

Наша разбитая кавалерийская часть, погрузив раненых на повозки, отступала в Бельгию. По дороге она попала под танковую атаку немцев и была окончательно рассеяна. Наши солдаты, где могли, добывали гражданскую одежду и пробирались домой.

В это время правительство Петена, опасаясь, что озлобленные немцы разгромят Париж, заключило с немцами перемирие. По этому соглашению часть Франции некоторое время не была даже оккупирована. Я продолжал служить во французской части, которая обязалась не сопротивляться немцам.

Французские воинские части были расформированы, меня демобилизовали, и я вернулся в Париж. Шёл мне тогда тридцать первый год, надо было работать. Немцы национализировали все банки, и семья наша осталась без средств.

Помню, что я устроился работать в бригаду по разгрузке от залежалых товаров французских складов и магазинов. В освободившихся помещениях немцы размещали своё обмундирование и вооружение. Дисциплина в бригаде поддерживалась строгая, за воровство немцы расстреливали.

Потом я попал в пожарную команду. Шёл сорок первый год. На свои скудные заработки я кормил мать и двух сестёр.

Однажды я встретил своего школьного приятеля Веневитинова, который рассказал мне, что немцы оккупировали английские острова близ берегов Франции и строят там укрепления. На этих островах с давних пор стояли высокие каменные башни, построенные когда-то англичанами для наблюдения за флотом Наполеона.

На строительство укреплений немцы отправляли русских военнопленных. Надсмотрщиками над ними ставили всякую шпану — уголовников из французов, итальянцев и бельгийцев. По сути, это был первый концентрационный лагерь на территории Франции. Условия жизни там были ужасными, пленные умирали от голода. За своих соотечественников вступилась русская эмиграция. Они стали собирать продукты и вещи для заключённых. Возглавила это движение мадам Крылатова, служившая секретарём у немецкого штурмбанфюрера на Елисейских полях.