Размышляя о Брюсе Кеннеди
Шрифт:
7
В Чипионе она припарковала «СЕАТ» на полупустой стоянке возле гавани. Прежде чем выйти из машины, посмотрелась в зеркало заднего вида. Увидела свое лицо, но отражение не соответствовало ее ожиданиям, вернее, с таким лицом не захочешь появиться на съемочной площадке американского художественного фильма. Откуда столько морщин и полосок, будто она долгое время провела на солнце без защитного крема? Казалось, под кожей щек скопилось чересчур много воздуха, а в темно-синих мешках под воспаленными, красными глазами заметны фиолетовые прожилки, веером разбегавшиеся в разные стороны.
Она вдруг увидела себя за металлическим заборчиком или лентой, которыми, наверное, отгораживают съемочную площадку. Молодые крепкие ребята в многоцелевых безрукавках службы безопасности переговаривались по рациям.
— Can I help you ma’am? [34] —
— I… i am… [35] — Она слышала, как подыскивает слова, хочет что-то сказать, но ничего не получается. И смолкла.
34
Чем могу быть вам полезен, мэм? (англ.)
35
Я… я… (англ.)
Молодой человек долго и испытующе смотрел на нее.
— Are you crying ma’am? [36]
Она выругалась, глядя на свое отражение в зеркальце. «Ну чем я тут занимаюсь?» Перевела дух и кончиками пальцев потыкала щеки. Там, где пальцы касались кожи, остались белые пятна, и цвет туда возвращался медленно, слишком медленно.
Чем я тут занимаюсь? За сегодняшний день она уже второй раз переводит дыхание с этими словами. Первый раз — перед зеркалом в гостиничном номере. После похода в прокатную контору она вернулась в «Рейну Кристину» переодеться. Что-то было не то в ее выцветших джинсах, белой футболке «Эскри» и в черных с красным шлепанцах «Пума», как будто обыкновенность авто и обыкновенность ее одежды разом перестали сочетаться — полная девальвация. В таком виде она походила на одинокую секретаршу в отпуске, которая, как все секретарши, явно ищет мужчину.
36
Вы плачете, мэм? (англ.)
В номере она примерила перед зеркалом две привезенные из дома юбки. Начала с «самой приличной» из двух, которая была чуть выше колена, она надевала ее в особых случаях — на премьеры, — чаще всего в сочетании с темным жакетом. Вздохнув, бросила на постель белую футболку и приложила к ней просторную черную блузку с прозрачными рукавами. На мгновение прикрыла глаза и представила себе автомашину, ожидавшую ее внизу возле террасы, но опять что-то не склеивалось, и, избавившись от имиджа секретарши, она в лучшем случае вскарабкивалась до уровня директрисы бюро по найму.
Она испробовала всевозможные комбинации, со все возрастающей скоростью меняла обтягивающие брюки на более свободные, снова возвращалась к джинсам, то поверх сапог, то в сочетании с белыми спортивными тапками, то опять со шлепанцами.
Сколько ни переодевалась, она все больше убеждалась в совпадении своего поведения перед зеркалом со сложившимся представлением-клише. И особенно ее раздражало отнюдь не собственное поведение. Такое происходило уже миллионы раз, с несчетным множеством женщин перед таким же множеством зеркал, с хихикающими, а может, и плачущими барышнями, с замужними женщинами, собиравшимися провести вечер с подругами, с вызывающими сочувствие старыми девами, пока не встретившими своего мужчину, но прихорашивающимися ради того самого ужина при свечах, на который в конце концов никто так и не явится.
Во всех многочисленных второразрядных фильмах, мыльных сериалах и телевизионных экранизациях третьесортных спектаклей женщины перед зеркалом в убыстрявшемся темпе и с растущим отчаянием, вдобавок подстегиваемые бешеным проблесковым монтажом, примеряют содержимое своих шкафов — но в конце концов сметают все кучей на пол, и сцена завершается, вполне предсказуемо, нарядом, с которого начиналась.
— Видела бы ты меня! — скажет она позднее Лауре. — Помнишь, как мы ходили с тобой на прием в Академии кино сотню лет назад? Так же извелась вся, а, спрашивается, чего ради?
Лаура потом долго смотрела на нее, а Мириам припомнилось, что в тот самый вечер она, Мириам, вскоре после полуночи впервые поцеловалась со своим мужем. Я ведь рассказывала? Спрашивается, чего ради?
Наконец она достала из чемодана последнюю вещь — укороченную юбку, которую считала «не особенно приличной». За несколько месяцев до поездки она покупала одежду ребятишкам и увидела ее в очень дорогом магазине. Юбка сразу бросилась ей в глаза, она висела так, словно желала сегодня же кого-то осчастливить. Мириам сразу направилась в примерочную, но надеть юбку не отважилась. Прежде всего ее останавливала реакция продавщицы, которая сначала смерит ее взглядом с головы до ног, а потом скажет что-нибудь вроде «эта вещица подойдет и в таком возрасте». Юбка была черная, но слева украшена плодовым принтом, кстати, что это, собственно говоря, — яблоки?.. персики?.. манго?.. Она присмотрелась. Кожица плодов мягко-красная, с приглушенным бархатистым отливом, как у фруктов на натюрмортах. Дизайнер стремился, по-видимому, в первую очередь подчеркнуть именно мягкость, подумала Мириам. Вроде как намек, настраивающий покупателя на саму суть юбки — так кубики льда в бокале на упаковке прохладительного напитка вызывают желание утолить жажду.
Справа на юбке была молния. Она начиналась у пояска, только на других (это все мои другие! — мелькнуло у нее в голове) молния заканчивалась через десять — пятнадцать сантиметров, а на этой бежала до нижнего края. Если расстегнуть ее до конца, то в руках у тебя оказывался цельный кусок ткани. Мириам вспомнилось интервью Мэрилин Монро, в котором та одну из моделей туфель на высоком каблуке назвала fuck-me shoes . [37] По мысли Монро, это было единственное, что туфелькам предстояло поведать внешнему миру, то есть его мужской части. Изображение туфель в интервью отсутствовало, и тем не менее Мириам совершенно отчетливо представляла себе, как они выглядели. Она наверняка смогла бы с закрытыми глазами их изобразить.
37
Ну-трахни-меня-туфли (англ.).
Мэрилин Монро, несомненно, назвала бы юбочку, которую Мириам сейчас держала в руках, «fuck-me». Юбка, завидев которую маляры кладут свои кисти на леса, суют пальцы в рот и свистят, юбка, которую с ходу окрестят «провокация», которую в зале суда адвокат насильника, помахивая ею над головой, непременно использует в качестве смягчающего обстоятельства. Если женщины могут вот так одеваться, не стоит ожидать от моего клиента, что…
Мириам покачала головой. Это не обо мне, размышляла она, стоя руки в боки перед зеркалом и оглядывая себя. Эта сорокапятилетняя тетя хочет изобразить из себя девочку? Нет, это кто-то другой. Она попыталась немного одернуть юбчонку, но талия не пускала. Она глубоко вздохнула.
— Ну чем я тут занимаюсь? — громко сказала она своему изображению.
Вот тогда-то оно случилось. Все про все заняло буквально долю секунды. Ту самую долю секунды, когда вдруг проскакиваешь целый этап. Невозможно переиграть момент, когда принимается решение, он миновал, ты находишься в другом этапе, когда решение уже принято.
Возможно, думала она позднее — много позднее, — возможно, в тот исчезнувший миг ей вспомнился отец. Как однажды днем она в родном доме в Арнеме примеряла в своей комнатке первую в жизни мини-юбку.
Тогда она тоже стояла перед зеркалом и мучилась вопросом, хорошо ли сразу вот так сильно оголяться. Не лучше ли прикрыть большую часть тела — пусть остальной мир догадывается о том, что недоступно глазу. Несколькими неделями раньше ей исполнилось четырнадцать. В полутемном, сыром велосипедном сарайчике на площадке перед школой и на еще более темных вечеринках, когда свет ламп дневного освещения приглушали гофрированной бумагой, кое-кто из мальчишек уже изучал на ощупь те части ее тела, которые днем оставались невидимыми.