Разнообразные истории

Михаил Борисович вышел в зал и громко спросил, хотя в зале кроме Ларисы, уже никого не было:

– Кто тут ждёт очки для Кузнецовой Маши?

Получите, пожалуйста!

Лариса вышла из магазина. Стеклянные двери, словно крылья гигантской бабочки, помахали ей вслед. – Мечта… – почти вслух произнесла она, с грустью посмотрев на болтающийся такой хорошенький, только совсем уже ненужный помпончик и оторвала его. Потом, улыбнувшись и поцеловав на прощание, бросила в темноту, в ночь, в неизвестность… «И глаза- то у Алена Делона совсем не карие, а голубые-голубые…»

Навстречу ей прошли юноша и девушка, о чём- громко разговаривая. Затем, толкаясь и смеясь, они начали обсыпаться снегом…

1985г

Долгожитель Немного невесёлая история

День выдался жаркий, неуместно солнечный, даже весёлый. На кладбище народу было немного. Нина шла вместе со всеми прибывшими по аллее задумчивых деревьев, где в раскидистых густо – зелёных кронах неугомонно щебетали, хлопотали о появившемся потомстве немногочисленные городские птички, которым тут особенно привольно жилось и пелось. От строгой череды старинных, скорбно покосившихся памятников с массивными крестами, и совершенно заброшенных, заросших высокой беспутной травой холмиков, от всего этого исходило ощущение такого спокойствия и отрешения от вечно суетливой, земной жизни, что если бы не горький, пронизывающий своей болью смысл пребывания в этом московском оазисе тишины и покоя, Нина призналась бы себе в том, что ей даже нравится бывать на кладбище, медленно прогуливаясь по его тенистым ухоженным дорожкам, где никто не кричит, не смеётся, не ругается, где сердце обыкновенно замирает, а мысли обволакивает естественная грусть.

Вот и не стало её тёти Маши, Марии Александровны…Сколько себя помнила Нина, столько она помнила и тётю Машу, сестру её матери, всегда подтянутую, энергичную, ярко-красивую. Помнила её смех глубоким, грудным голосом, чуть-чуть грубоватым от долгого курения, помнила её серьёзный, умный, подчас строгий взгляд, но никогда не злой.

Молодой, коренастый, в современной голубой куртке и джинсах могильщик уже закончил свою привычную работу, аккуратно подравнивая лопатой холмик. Он с силой воткнул в его изголовье железную крашенную табличку с надписью «Полонская Мария Александровна,1915–1985 г.», и удовлетворённо, ещё раз посмотрев на результаты своего труда, стал высматривать самого внушительного родственника, чтобы получить добавочную «благодарность». Наконец, выбрав с его точки зрения такого, высокого и плотного мужчину, парень поспешил к нему. Что-то, серьёзно объясняя и, по всей видимости, жалуясь на плохой грунт, слишком маленькую площадь, слишком большой гроб и ещё какие-то непредвиденные, неимоверные трудности, которые он «чудом преодолел».

Парень, получив к явному своему сожалению всё же не то, то есть не столько, сколько ожидал, недовольно цыкнув зубами и засовывая это «не то» в задний карман джинсов, нехотя удалился.

Родственники окружили ограду с трёх свободных сторон, устало и уже рассеянно наблюдали, как внутри её копошилась маленькая, худенькая женщина. Она единственная, кто была вся в чёрном, и даже голову её покрывал, ранее обязательный в таких случаях, чёрный кружевной платочек. Это была Зинаида – племянница Ивана Мартыновича Полонского, мужа покойной. Зинаида была верующая и, раскладывая цветы по особым правилам на свежем холмике, творила ещё какие-то, очевидно, необходимые действия. Сам Иван Мартынович сидел в тенёчке, на лавочке у соседней не огороженной могилы и, опираясь подбородком на массивный набалдашник деревянной палки, смотрел прямо перед собой невидящими глазами. Вчера у него был страшный приступ радикулита и сегодня он, наглотавшись анальгина, еле-еле приехал «проводить

Машу в последний путь».

Нина стояла и тоже наблюдала за суетящейся Зинаидой. На душе было пусто, а перед глазами почему-то виделась молодая тётя Маша в красивом пёстром шарфике или, как тогда пятилетняя Ниночка говорила, «в красивом талфике». Этот «талфик» так и приклеился к маленькой племяннице и даже, когда Полонские пришли на Нинину свадьбу, то, обнимая и поздравляя Нину, тётя Маша не преминула сказать: – Надо же, вот и наш «талфик» вырос! Боже мой, как же летит время…

– А коронки, коронки сняли? – тихий, шипящий голос вернул Нину к действительности. Нина обернулась и поняла, что это обращаются к ней. Спрашивала узколицая немолодая женщина, с очень тонкими губами, совершенно неуместного яркокрасного цвета. Нине показалось, что изо рта её сейчас появится жало, и она вздрогнула.

– Я не поняла, что Вы говорите, извините?

– Я спрашиваю, коронки у Маши сняли, коронки? – повторила она, – у неё же коронки золотые! Надо же было снять, какое легкомыслие! Ведь теперь всю могилу ночью перероют. Вы видели этого могильщика? Он уже всё продумал… У неё же две коронки золотые! – женщина (эта же родственница Ивана Мартыновича – вспомнила Нина) собиралась, видимо, ещё что-то объяснить, но Нина посмотрела на неё такими непонимающими, полными ужаса глазами, что та, продолжая что-то шипеть себе под нос, отошла недовольно качая головой.

Помянуть покойную поехали не все: «внушительный родственник» торопился на неотложное совещание, кому-то именно в это время необходимо было встречать тёщу, другие сослались на срочные дела. В белом тупорылом автобусе сразу стало ещё свободнее. Кроме Ивана Мартыновича, ехали: Зинаида, сын Марии Александровны Виктор с женой Валей, узколицая женщина и те двое с работы, но, самое главное, не было тёти Маши или даже того, что осталось от неё, того, что везли они сюда в этом же автобусе, охраняя от тряски… Нина украдкой всё посматривала на Ивана Мартыновича, он был какой- то сгорбленный, жалкий. Через несколько месяцев он собирался отмечать свой восьмидесятилетний юбилей, а на будущий год их с тётей Машей серебряную свадьбу. И вот теперь…

Нина очень хорошо помнила, ей было уже двенадцать лет, как однажды т. Маша пришла встречать к ним Новый год, пришла не одна. Иван Мартынович произвёл на всех родственников очень благоприятное впечатление. Он был высокого роста, очень подтянутый, с неимоверно длинной шеей, которую венчала небольшая, с коротко подстриженными ёжиком седыми волосами, голова. Его можно было бы назвать довольно интересным мужчиной, правда, нос был чуть-чуть великоват. Держался он не по годам прямо, и движения его были немного замедленные, вальяжные. Его сразу же все окрестили «гусаком», но без всякой насмешки или злобы. По уже сложившейся традиции праздники и, особенно Новый год, встречали в семье младшей сестры Веры – Нининой мамы.

Их было трое сестёр: старшая Шура, средняя Маша и младшая – Вера. Шура после смерти мужа жила вместе с дочерью, вернее, в её квартире, так как дочь с своим мужем – дипломатом почти безвылазно находилась где – то заграницей. Маша жила с сыном Виктором на Маросейке в небольшой комнатушке огромной коммунальной квартиры. И только Вера к тому времени была благополучнее сестёр, её муж капитан первого ранга, душа и гордость семьи, недавно получил новую отдельную двухкомнатную квартиру. По меркам наступающего шестидесятого года – это были хоромы.

Как все радовались за Машу! Наконец- то, после долгого послевоенного вдовства, Маша, воспитавшая одна Витю, досмотревшая свою парализованную свекровь, наконец, Маша выходит замуж! «Вот и на её улице праздник!» – сказала тогда обрадованная за сестру Шура.

Войну Маша встретила с годовалым Витей на руках, замуж она вышла рано, специальности никакой у неё не было. Семью кормил муж – лётчик. Естественно, на фронт его призвали сразу же, по первому набору. Через месяц Маша получила похоронку. Вместе со свекровью и маленьким сыном осенью пришлось эвакуироваться в Челябинск, помогло Командование. Там Маша устроилась работать посудомойкой в столовую при крупном, тоже эвакуированном из Москвы, заводе. Работала она хорошо, аккуратно, её перевели сначала в официантки, потом, заметив как она отлично готовит, в повара. Когда она вернулась в Москву с этим же заводом, ей предложили стать Заведующей столовой. Так состоялась её нехитрая карьера. Положением своим она никогда не злоупотребляла, и всё же эта её должность позволяла им как-то безбедно существовать: свекровь и Витя были всегда накормлены. Году в 1955 её перевели работать в столовую при Министерстве авиационной промышленности. На работе Маша, теперь уже Мария Александровна, пользовалась безукоризненной репутацией честного и принципиального работника, она сама была дисциплинированным человеком и своему подчинённому, небольшому коллективу спуску не давала. Её любили, уважали, но и побаивались. Несунам поблажек не давала. Иван Мартынович работал в том же Министерстве, что и Мария Александровна. Он был чиновником среднего звена, войну провёл так же в эвакуации. Ежедневно обедая в этой самой столовой, он уже давно засматривался на полную цветущую блондинку. Как только она появлялась в зале в белоснежном развевающемся халате, идя своей царственной походкой, весь персонал вытягивался по струнке. Жена его, проболев много лет, недавно умерла. Иван Мартынович быстренько навёл справки относительно красавицы Заведующей, узнал, что она вдова, ей 45 лет, у неё есть уже взрослый сын – студент. Иван Мартынович решительно не переносил дискомфорта холостой жизни, поэтому недолго, но красиво поухаживав, сделал Маше предложение руки, сердца и своей двадцатиметровой комнаты в коммунальной квартире с одним соседом. Ивану Мартыновичу было тогда, пятьдесят пять лет, вполне здоровый, ещё крепкий мужчина, да и комната его очень пришлась кстати. Витя давно, ещё с первого курса, дружил с девушкой Валей, они любили друг друга, но жить было негде, и разговор о женитьбе всё откладывался на неопределённый срок.

Своей интеллигентностью и обходительностью Иван Мартынович произвёл на Машу вполне благоприятное впечатление и, очевидно взвесив все ЗА и… а ПРОТИВ, в общем-то, и не было, Мария Александровна согласилась.

Встретив в семейном кругу Новый 1960 год, познакомившись с ближайшими родственниками с одной и с другой стороны, весной они узаконили свои отношения, и Мария Александровна переехала жить к мужу. Вскорости и Виктор с Валей поженились. Жизнь пошла своим чередом.

Детей у Ивана Мартыновича никогда не было, а сын жены с невесткой его мало интересовали. Мария Александровна все свои заботы и внимание целиком и полностью посвятила мужу. Он оказался очень педантичным и не терпел ни малейшего запоздания, она стрелой неслась с работы домой, чтобы не дай Бог не опоздать с ужином или ещё что-то не успеть, или забыть. Зимой по воскресеньям он обыкновенно ходил на лыжах, а весной и осенью проходил оздоровительный плавательный курс в бассейне. При малейшем недомогании он укладывался в постель и все предписания врачей выполнял неукоснительно. Естественно, жена крутилась вокруг него с удвоенной скоростью. Сама Мария Александровна болеть возможности при этом не имела, она с присущей ей энергией успевала делать всё и на работе, и дома: готовила много и вкусно, порядок в доме поддерживала идеальный. Все знакомые и родственники считали, что Ванечке с женой очень повезло. Когда оба они появлялись на семейных торжествах, Нина всегда любовалась этой, удивительно подходящей друг другу, парой – он молодцевато подтянутый, высокий и холёный, она – всегда радостная, яркая, значительная своей полнотой. Их так и звали «Иван да Марья», и это тоже было как бы символично. Иван Мартынович никогда не курил, а Маша, привыкнув ещё с войны, с сигаретой не расставалась. Она была единственной курящей женщиной в семье, поэтому Нинина мама только ей разрешала закурить прямо за столом в комнате, а не выходить с мужчинами на лестничную площадку. Мария Александровна обыкновенно курила дорогие сигареты, элегантно откинувшись, чуть прищурившись, затягивалась, и даже эта её небольшая слабость выглядела так грациозно, что Нина благоговейно наблюдала за ней и восхищалась. Тётя Маша была её кумиром. Под конец гулянья «гусак» всегда пел, голос его был до умопомрачения противный, эдакий «задавленный» тенор, но он им очень гордился, и этот ритуал всеобщего прослушивания его репертуара и изображения необыкновенного внимания и восхищения на лицах уже подуставших гостей, никогда не нарушался. «Ради Марии можно выдержать и это маленькое неудобство», – говорила обычно мама т. Шуре, та только усмехалась.