Разные рассказы

Но первым делом, как я уже говорил, мы забыли о тюрьмах. Тюрьмы ветшали и разрушались, некоторые разваливались совсем. А были такие, которые стояли прочно. В тюрьмах жили люди. Вначале люди роптали, затем привыкли. В тюрьмах тоже жилось неплохо. Когда рождался младенец, его крестили и в тот же день приговаривали к пожизненному заключению. И все родственники радовались, и даже сам младенец радовался. И так прошло много-много лет...

– Но ведь это неправда!
– возмутился Ульшин.

– А я вам что говорил?
– сказал Волосатик.
– Хотите знать правду догадывайтесь. В конце концов вы сейчас во сне. И не имеет значения, что сон этот стал реальностью. Увести!

И Ульшина увели в камеру вздохов.

Камера вздохов была настолько просторна, что на одного казнимого выпускалась целая свора собак. Собаки вначале играли с приговоренным, слегка покусывая его в наиболее болезненные места и, только после часа предварительных игр начинали кусаться понастоящему. Поэтому билеты стоили дорого.

Полина с наблюдателем устроились в ложе и Ульшин помахал им. Полина ответила, наблюдатель - нет, его руки были связаны паутиной.

– Господа!
– сказал Ульшин, - хочу заявить, что вы все мне снитесь. Я вас ни капли не боюсь. Вы только порождение моего воображения и, если вы меня убьете, то, вместе со мной, исчезнете и вы. Одумайтесь, господа!

Первая собака подошла и тяпнула Ульшина за палец. Ульшин вскрикнул, господа поаплодировали.

– Так и быть, - сказал Ульшин и сделал шаг в яму. Последнее, что он услышал, - разочарованный вой собак.

В первые секунды он ещё видел пятно света над головой. Он взглянул вниз с инстинктивной беспомощностью всех падающих - интересно знать, о что разобьешься через секунду - а когда поднял глаза, пятна уже не было. Стало темно как в гробу и Ульшин успел подумать, что это и есть смерть. Временами он касался проскальзывающей стенки ямы. К счастью, она была совершенно гладкой и только отбрасывала его к противоположной стенке. Временами он начинал скакать между стенками как мячик или как шмель, попавший между двух оконных стекол. Воздух свистел все громче и становился упругим как резина. Волосы на голове стояли торчком; Ульшин пробовал их пригладить и вдруг закричал от сознания бессмысленности этого. Крик был почти не слышен.

Вдруг стало светлее и черная труба расширилась. Ульшину показалось, что его падение замедляется. Воздух перестал свистеть и волосы улеглись на голове, спутавшись. Наверное, я долетел до центра земли, - подумал Ульшин, но ошибся.

Он опускался как черная снежная пушинка (в темноте крупные снежинки черны) и видел под собой родную комнату, диванчик, на котором лежал он сам, Ульшин собственной персоной, с машинкой снов, вставленной в ухо. Два Ульшина неумолимо сближались - ещё немного и они сольются в одного. Ульшин закрыл глаза, глубоко вдохнул и с наслаждением воплотился в собственное тело.

Еще чуть-чуть он полежал, не открывая глаз, вслепую пробуя правильность ощущений. Кажется, все в порядке. Оказывается, выход был таким простым - только прыгнуть в яму. Как хорошо снова быть самим собой... Нужно было вести записи, чтобы потом представить научный отчет... В следующий раз эксперимент нужно проводить осторожнее... Например, на собаках... Нет, на собаках не стоит...

Он открыл глаза.

Ничего не изменилось, только в комнате стояло утро. На столике лежал комок грязного пластилина с обломками спичек, он чуть подплыл из-за солнечных лучей; на стене фотография Полины и рядом изображение двухголового Полинозавра кисти Ульшина, банка пива, о котором спорили две карлицы... Вот книжка: легенды и мифы... Книжка не лежит на столе. Ее держат в руках. Толстые красные пальцы с выпирающими костяшками и черными волосками.

Прокруст перелистнул страницу и поднял глаза:

– Ага, вот ты и проснулся. Наконец-то. Хорошая у тебя книжка, только про меня мало написано. Поздравляю с прибытием.

– Как? Как вы здесь оказались?
– промямлил Ульшин.

– Сквозь трубу, как и ты.

– Но вы ведь отказались прыгать вниз!

– Отказался. Но карточные долги надо платить. Меня совесть замучила. Как бы я смог жить, не расплатившись с карточным долгом? Поэтому я покончил с собой и об этом нисколько не жалею.

Ульшин немного подумал.

– Но ведь тогда остальные тоже должны быть здесь?
– спросил он.

– Конечно.

Ульшин встал и посмотрел вокруг.

У холодильника сидел Рудой и пил холодную пепси, заедая бананом. Кучка кожуры уже лежала у его колен. На кресле у телевизора сидел Шакалин, коричневый, совсем негр, и ласкал нежную старушку. Старушка взобралась к нему на колени.

Пока Ульшин приходил в себя, Прокруст достал из под стола ящик с инструментом и, немного покопавшись в нем, выудил гвозди, кусачки, ножницы с одним отломанным кончиком и сапожный нож. Выудил и разложил на столе. Это выглядело как столик хирурга в операционной из фильма ужасов. Еще он достал колоду карт и начал тасовать.

– Я не стану играть!
– закричал Ульшин.

– Станешь, станешь, мне нужно отыграться.

– Но вы не сможете меня убить, здесь вам не сон, здесь нелья сдирать кожу с людей, здесь некуда спрятать труп. Здесь есть милиция! Моя милиция меня бережет! Да здравствует родная милиция! Вам дадут высшую меру за зверство.

Прокруст помолчал задумчиво и сказал:

– Я думаю, что ничего страшного со мной не сделают. Я слишком нужный человек.

– Кому вы нужны здесь?

– Я попал в прекрасное и благородное время, - продолжал Прокруст, время создания и быстрого роста государства. А быстрый рост государства означает быстрый рост армии, полиции и вооруженной самодеятельности. Такой специалист как я просто незаменим.

– Но ведь в нашей армии и полиции не делают прокрустинации! У нас не равняют по росту, не сошлифовывают лиц и не кастрируют!

– На счет первого и второго я с тобой не соглашусь, - ответил Прокруст.
– А третье обязательно нужно ввести. Я выступлю с инициативой. Неделеко время, когда в каждой боевой единице будет свой настоящий Прокруст, а не липовый, как сейчас. А я стану главным Прокрустом страны. Я все-таки сорок веков занимаюсь своим делом. Не маленький стаж.

Он начал сдавать и сдал Ульшину три шестерки.

ФИМКА

Полночь.

День закончился.

Я помню вещи - странные и обычные, помню происшествия и рутину. Почему-то трудно назвать этот день - был ли он приятным?
– нет; был скучным или тяжелым?
– нет; необычным, пустым, интересным, удачным, долгим или коротким?
– нет, нет, нет и нет.

Первое, что я могу вспомнить сейчас - тусклый троллейбус, колышущийся в широкой пустоте ночи; на улицах нет людей и только дикие кошки играют в свои древние непонятные игры. Я ехал, думая длинные ночные мысли, - о времени, о жизни, о смысле всего этого. У меня есть своий демон, как он был у Сократа, но мой демон похож на меня - он редко бывает серьезен и часто бывает жесток. Он часто смеется надо мной, но всегда спасает меня, если нужно.