Разные рассказы
Шрифт:
У него была другая женщина, любившая так же сильно. Другую женщину звали Валей и она работала в его же лаборатории. Толщину спектральных линий измеряли на картинке, даваемой проектором, в темноте. Измеряли обычной линейкой, как будто сейчас не конец двадцатого века, а чертичто, конец всего, конец всему, полный конец - да, это точно, теперь уже полный конец. Валя стояла совсем близко, как всегда. При каждом вдохе он ощущал теплые толчки её тела.
– Не толкайся, - сказал он.
Ну давай, коснись ещё раз.
– Я же вижу, что тебе нравится, как я толкаюсь.
Нет никакой разницы ты или другая.
– Как это ты видишь?
– спросил он.
– Я же женщина, все-таки. Может, ты об этом вспомнишь?
– На работе я не помню, что такое женщина.
И дома не помню тоже. Разве что на улицах, где полно женщин; мне стали нравиться порочные. Вот сегодня: такая вся маленькая, противная на лицо, сразу видно, что гадина, и сразу видно, что на все готова; с большим задом, на ногах что-то вроде сапог, зашнурованных до колен, стоит и чешет одной ногой другую.
– Я тебе рассказывала, как плакала в день твоей свадьбы?
Рассказывала четыре раза, и каждый раз мне нравилось. Можешь рассказать ещё раз, я послушаю.
– Рассказывала.
– Ну тебе же точно нравится, - она положила руки ему на плечи.
– Сейчас сюда войдут, - сказал он.
– А теперь тебе нравится ещё больше. Обними меня, почему я должна делать все сама?
Он обнял и стал смотреть через её плечо на закрытую дверь. Так просто не войдут. Сначала позвонят, конечно. Мы ведь проводим эксперимент, для которого нужна темнота. Никто не войдет без предупреждения.
– Знаешь, мне очень плохо, - сказал он.
– Знаю. Это она?
– Она.
– Она тебя не любит.
– Нет, любит. Очень любит. Страшно любит. Если бы так просто. Это другое. Это трещина.
– Мне бы не помешала любить никакая трещина. Ты мне только разреши. Ты уже мне разрешил, правильно? А жена у тебя просто дерьмо.
– Да, она просто дерьмо, - согласился он и стал рассказывать, на ходу придумывая подробности. Валя слушала, прижавшись к его груди. Он чувствовал спиной, как шевелятся её пальцы. Чувствовал её бедра, все тверже и ближе. В конце рассказа он совсем заврался.
– Нельзя так плохо говорить о женщине, которая тебя любит, - сказала Валя, - она не может быть такой плохой.
– Она ещё хуже, у меня просто нет слов, чтобы правильно рассказать.
* * *
Вначале сентября снова приехали её мать с отцом. Вначале сентября ей было совсем плохо, но она уже отвыкла говорить кому-то о себе и ничего не рассказала.
– Ну как вы тут?
– громко спросила мать.
– Нормально.
Мать посмотрела на трещину.
– Я бы тебя ремнем отстегала за это.
– Отстегай, сделай милось, только не кричи, голова болит.
– Не поможет.
– Не поможет.
– А как здоровье?
Мать волновалась о здоровье, потому что ждала ребенка. Ждала, как своего.
– Здоровье в порядке.
– Тогда завтра начнем копать картошку. Уже третий день копают.
Здоровье не было в порядке. При мысли о картошке ей стало совсем плохо.
На следующий день начали в шесть утра и копали до темноты. Она ходила и носила ведра с картошкой. Разве они не понимают, что мне нельзя?
– думала она.
– Они поймут только если я умру или если будет выкидыш. Если сорву себе сердце
– Что-то ты бледная, - сказала мать.
Заметила наконец-то, и года не прошло.
– Просто не загорала летом, - ответила она.
На следующий день повторилось то же, только погода была с мрякой и холодным ветром. На третий день градусник показал тридцать восемь и смертельные семь, но она никому об этом не сказала и даже обрадовалась, и старалась на поле больше всех. Иногда ей даже хотелось умереть - но не от усталости и боли, а чтобы показать им всем кто они есть. Можно простить все, но не это, - думала она.
– Все равно простишь, поплачешь и простишь, думала другая она, спрятанная внутри первой.
После обеда ноги перестали держать её и она села у мешков, закрыла глаза - пространство вращалось как волчок и набирало обороты.
– Что с тобой?
– спросил муж - заболела?
– Нет, просто скучно стало. Не видно, что ли?
– Работать надо лучше.
– От работы кони дохнут, - она открыла глаза и оперлась обеими руками о землю, чтобы не потерять равновесия. Струйка пота стекала по спине.
– Скучно?
– спросила мать.
– Вы бы сходили куда-нибудь. В театр или кафе.
– Спасибо, мне очень хочется в театр и в кафе, - сказала она и встала, и снова взялась за тяжелое ведро.
Она не помнила, как уехали мать с отцом. Она мало что запомнила из тех дней. Температура не падала и с каждым днем все сильнее болели почки; начался кашель, негромкий, но мучительный. Так плохо ей ещё не было. Она лежала и ничего не делала, даже не ела. Она не знала какое сегодня число, растеряла дни недели, забыла месяцы и лишь помнила, что наступила вечная осень.
– Привет, - сказал муж однажды, - у меня сюрприз.
– Почему ты на меня кричишь?
– Я не кричу, это пар шумит.
– Какой пар?
– Прорвало какую-нибудь трубу. Теперь они точно приедут и залатают эту трещину.
Глупости, эту трещину можно залатать только вдвоем, - подумала она.
– У меня билеты в цирк, - сказал муж.
– Какой цирк?
– Ты же хотела куда-нибудь поехать!
– Почему ты не работе?
– Сегодня воскресенье, проснись!
– Хватит на меня орать, я не пойду не в какой цирк, я больна!
– Я специально поехал в город, чтобы купить для тебя билеты! Никакая ты не больна! Тебе просто нравится издеваться надо мной! Это единственное, он чего ты получаешь удовольствие!
– Хватит кричать!
– выкрикнула она.
– Ладно, едем в цирк.
* * *
Они поехали в цирк, от буквы Ц запахло детством, как будто тебя наказали за то, что ты переела мороженого; задача: сколько лет я не ела мороженого, если каждый месяц с ним равен десятилетию? Как выглядят подруги?
– за десятилетия они состарились или умерли; а вот круглится тумба с теми же несмываемыми афишами: столетней давности молодежная группа приглашает на дископрыгалку столетней давности молодежь. Я тоже была молодой когда-то и не знала зачем дают молодость.