Разоблачение Атлантиды

Он опустил другую руку к ее попке и притянул еще ближе к себе, так что она явно почувствовала твердость возбужденной плоти. Она также ощущала, что он что-то делает с ее волосами, но не обращала особого внимания, пока он не распустил косу. Волосы упали между ними, он намотал их на руку.

— Знаешь ли ты, сколько я фантазировал о твоих волосах? Самые яркие и чувственные фантазии, которые у меня когда-либо были? Я видел в мечтах, как твои волосы рассыпаются по подушкам, эти замечательные темные волны на атлантийском шелке. О том, как твои кудри прикоснутся к моей груди, когда ты оседлаешь моё обнаженное тело. О том, как я погружу в них руки, овладевая тобой сзади. Знаешь ли ты, что со мной делаешь?

Он склонился к изгибу ее шеи и глубоко вздохнул. От его дыхания она почувствовала возбуждение, колени ослабли, а меч выпал из ее внезапно потерявших чувствительность пальцев.

— Ты…я… — она не могла думать. Не могла думать связно, а потом еще и высказывать то, что думала. Она лишь стонала, когда он открыл рот и нежно прикусил место, — там, где шея переходила в плечо.

Ее руки сами потянулись к нему и обняли за шею. Она прижалась к нему еще крепче, лишь ее хлопковый лифчик и тонкая футболка остались между его грудью и ее твердыми сосками.

Но даже этого было слишком много. Она хотела, чтобы он был обнажен. Она сама хотела раздеться.

Грейс, наконец, поддалась тому тайному желанию, которое она испытала, когда впервые увидела его входящим в комнату в Сент-Луисе. Девушка зарылась руками в роскошные, золотые волосы, и от ощущений, которые она испытала, Грейс едва ли не застонала. В его волосах было так много оттенков, что одно лишь название «золотые» не отдавало им должного. Шампанское и солнечный свет; золото, бронза, медь. Он напоминал ей дикого кота из джунглей, которого, в самых буйных фантазиях, лишь она одна способна приручить.

Дикий атлантиец, которого только ей под силу приручить.

Если бы только это было правдой.

— Ты такой красивый, — прошептала она.

Он поднял голову и посмотрел на нее: на его лице появилось мрачное и отталкивающее выражение. Он впервые не пытался скрыть левую половину лица, покрытую ужасными шрамами.

— Мне много раз об этом говорили до того, как я получил эти повреждения. Тогда внешность для меня ничего не значила. Лишь помогала мне привлекать женщин и забираться к ним под юбки.

Он крепче сжал ее, почти до боли, но она не возразила, чувствуя, что сейчас он готов рассказать ей то, что ей необходимо было узнать, но страшно услышать.

— Потом другие говорили о моей красоте, но они имели в виду лишь боль. Мою боль. Меня схватили, Грейс, — признался он, говоря хриплым голосом, словно она заставляла его произносить каждое слово. — Меня пленили, когда я пытался спасти своего принца, но он тоже стал пленником. Алголагния, верующие культа боли богини вампиров Анубизы. Они могли увидеть красоту и получить сексуальное удовлетворение лишь в собственной боли и муках других. Так долго, — так невыносимо долго, — они пытали, портили, развращали меня, пока я тоже не стал верить, что красоту можно найти лишь в крови, боли и отчаянии.

Ее охватила смесь различных чувств: сочувствие, ярость, некий страх. Она хотела заговорить, но Алексиос покачал головой.

Либо предупреждая, либо возражая.

— Я не хочу твоего сочувствия, так как я не приму твоей жалости. Я никогда подробно не говорил о той вечности, в которую превратились те два года. И не буду говорить, Но тебе нужно знать, что если ты продолжишь дразнить меня, то ты должна знать, что провоцируешь неизвестного тебе зверя. Я боюсь, что что-то во мне сломалось, и эта сломанная часть с зазубренными краями, находится где-то в моем разуме. В части, отвечающей за желания.

Грейс не знала, что ответить. Не знала, что делать. Она понимала, что нужно что-то сказать, чтобы развеять ужасное, болезненное одиночество в его глазах.

— Я крепче, чем выгляжу, — сказала она, пытаясь улыбнуться. — Несмотря на то, как быстро сдалась в тренировочном бою. И я прекрасно умею чинить сломанные вещи. Хотя никогда не пыталась исправить человека.

Он вдруг отпустил ее и отступил.

— И тебе не придется, милая Грейс. Я буду избегать тебя, если возможно, во время этого задания. Даю тебе слово. Прошу, прими мои глубочайшие извинения за моё недостойное поведение.

Он развернулся и пошел прочь прежде, чем она успела ответить. Девушка хотела пойти вслед за ним, но ей необходимо было проявить осторожность. Ведь она же не знала, что с ним произошло. Что с ним не так. Что за характер скрывает за такой бесспорно сногсшибательной внешностью. Она даже шрамы не считала уродством, ведь так его классическая красота превратилась в мужественную красоту. Но ей следует соблюдать осторожность.

Она смотрела, как он уходил прочь от нее, напряженно, не горбясь. Отказавшись от нее прежде, чем она успела отвергнуть его. Он защищал ее. Он защищал себя.

И тут что-то в ней дрогнуло. К черту осторожность, она идет за ним.

— Алексиос! — она сначала шла, потом побежала, чтобы догнать его. Грейс обхватила руками его лицо.

— Не надо. Не извиняйся передо мной. Не обращайся со мной, как с хрупкой статуэткой. Не убегай от меня. Я думаю… мне кажется, что между нами что-то есть, и я… я хочу постараться понять, что это. Жизнь так коротка…

Она запнулась и рассмеялась, поправившись:

— Ладно, может, для тебя она и не слишком коротка. Но для меня, для людей, она такая. Я усвоила этот жестокий урок десять лет назад. Позволь мне быть не только твоей союзницей, а…

— А? — сказал он, побуждая ее продолжить.

Она опустила руки и отступила, внезапно покраснев от собственных предположений. Она что, психолог? Как она вообще могла предложить что-то этому мужчине, который столько пережил?

— Я идиотка, — пробормотала она, закрывая глаза. — Полная дура.

— Я очень в этом сомневаюсь, почему ты так говоришь? Грейс? — он взял ее за руку и посмотрел прямо в глаза. Его собственные были почти черными с интересными сине-зелеными огоньками в самом центре зрачков. Она знала, что глаза атлантийцев по своей природе напоминают кольца настроения, но такие огоньки были чем-то новым.

— Грейс?

Она моргнула, чувствуя себя почти под гипнозом этого взгляда.

— Может быть, мы сможем понемногу разобраться с этим. Понять… узнать, если между нами что-то. Я не слишком подхожу на роль подружки.

Теперь он заморгал, а потом ослепительно улыбнулся.

— Подружка, — повторил он не спеша. — О, боги, помогите мне. Я не могу поверить, что собираюсь говорить об этом с Алариком.

— Что? А к чему тут Аларик?

Он наклонился и поцеловал ее в лоб, потом низко поклонился.