Разочарование разбуженной девочки

– Господи! Родненькая! – Шепчу я. Обнимая ее и сама чуть ли не погружаясь в эту самую пучину, сидя с ней на диване.

– Как же ты? – Поправляюсь. – Как же вы, спаслись?

– Да, так. – Как то так, буднично, вдруг, произносит она.

Я не понимаю, почему она так говорит мне. Только вижу, что весь этот рассказ ее так утомил, что она просто валится во сне, у меня на глазах. Я не успеваю ее даже перехватить, так стремительно она валится на диван. Меня это так удивляет и пугает. Я уже хотела вскочить, звать маму на помощь, как она, распрямляя ноги, с закрытыми глазами, шепчет, чуть слышно.

– Ингрид! Любимая…

Два часа, как мы сидим с мамой на кухне и все, что я от нее слышала, я пересказала, и мы с ней сопереживаем. Пару раз я заходила в комнату и прикрывала подругу, которая спала мертвецким сном. Я ее целовала в теплую щечку, гладила. Она тихо спала. Как Спящая царевна.

Мама сказала, что такое бывает с человеком, после сильных стрессов и испытаний. Так бывает у нее в роддоме. Потому они сразу мамочек, спать, спать! Еще, она говорит, что такое случалось с людьми сразу после войны. Это старая нянечка рассказывала, что на войне, девочкой была она. Поэтому долго не вспоминали. А я, то, дура! Давай, рассказывай! Вот, же!

Через два с половиной часа, к нам на кухню выходит подруга.

– Вы простите, меня! Что-то со мной происходит все время. Я все время хочу спать.

Мама и я мы ее успокаиваем. Суетимся вокруг, поим горячим чаем и как две дуры, все в глаза ей заглядываем. А они у нее никакие. Нет в них тех самых чертиков. Нет той веселости. Только грусть и усталость. Она пьет чай, мы молчим. Потом она.

– Только вы маме ничего не рассказывайте, она не знает.

Мы с мамой даже переглядываемся. А она видит наше недоумение и повторяет свою просьбу. Просит. Мама хотела ее расспросить почему? А я веду подругу от нее подальше. Знаю я нашу породу бабскую. Пока все до конца не разберемся, не отцепимся. Знала, что так не бывает в жизни. Всего в ней не понять и не разобраться. А надо, ли? Вот в чем вопрос?

Мы с ней опять сидим. Молча. Я вижу ее опустошенность. Вижу, как ей с трудом удается напрягать свою память и мне это все рассказывать. Я ценю ее стойкости и преданность, но что-то такое вижу в ней, чего не было раньше. Какую-то отдаленность. Спрашиваю об этом. Она на меня смотрит и говорит, что у нее после этого тура на яхте все в жизни меняется. Я ее переспрашиваю о нас. Она страшно и долго молчит. Я не знаю, что происходит, почему так? Когда же я, так же как моя мамочка начинаю выяснять, то она мне говорит.

– Я расскажу тебе все до конца. Хорошо? Послушай. – И она продолжает рассказывать.

– Я не видела больше ничего, я все время была без сознания. Только несколько раз, помню коротких мгновений, возвращения сознания, когда меня выворачивало, в диких приступах кашля, и я харкала водой, на днище лодки. По тому, как качало, я понимала, что я все еще в море. А потом, сразу же выключалась. Когда чувствовала ее холодное тело рядом. Подсознанием понимала, что спасла она. Меня будил кашель, рвота и дикий озноб. Тряслась и опять проваливалась.

Проснулась ночью, от испуга. Сердце сжалось. Это смерть! Первое, что промелькнуло в сознании. Эта темнота вокруг. Потом, сразу же. Нет! Живу! Прыгает днище, лодку швыряет. Вода холодная, мотается по днищу, с шумом переливается. Ели глаза раскрываю. Веки тяжелые, свинцовые. Присматриваюсь. Вижу на дне, рядом, скрюченное, в три погибели, ее тело. Скорчилась, сжалась вся. Голая! Вода по нему ударяет каждый раз. Хочу сказать. Рот беззвучно открывается, слов нет. Шепот не слышный. Нахожу в себе остатки сил и, отделившись от круглого и холодно борта, переваливаюсь к ней. Тут же обливаюсь этой водой, на дне лодки. Ингрид холодная, мертвая! Все еще не понимаю до конца, что происходит, вдруг вся вскипаю жаром. Хватаю ртом воздух. Сердце больно колит, стучит дико, не ритмично.

Припадаю к ней. Обхватываю своими руками. Плачу. Дико реву и кричу.

– Ингрид! Ингрид!!!

Когда она шевельнулась, судорожно. Нет, дернулась. Я захлебнулась от радости. Захлебнулась так, как будто бы опять в волнах. Схватила ее негнущимися руками. Трясу и ору. Трясу, плачу и ору. И все сразу.

– Жива! Жива!

И почему-то вдруг, матом. Как загнула! Да таким, что и сама не задумывалась, откуда я все это слышала. Когда ругалась, то откуда и голос тот прорезался. Все слышно.

Вижу, что она шевелится. Вода ей мешает, все время на тело ее набегает. Она трясется в диком ознобе. Наконец, смутно вижу, голову приподнимает и ели слышно говорит, но я слышу.

– Е… твою, мать.

Я ее обнимаю, тормошу. И обхватив руками, ледяное тело, сидя в этой жиже, кричу ей в самое ухо.

– Е.. твою, мать! Е… и повторяю и повторяю. Как, заведенная.

Сколько раз так мы с ней кричим, не знаю. Раз сто, двести. Потом начинаем все подряд, что знали, на что были испорчены. И нас это мат греет! В самом деле! Я не шучу.

Потом весело становится. Начинаем смеяться. Дико, конечно. Но все это и мат этот трех этажный и смех без причины, все работает на нас, согревает. И уже не кажется мне, что мы одиноки в этом беспокойном океане. Что нас уже ищут. Что к нам спешит Марек.

Теперь вода, что холодной ванной мешает нам жить, должна вылететь за борт. Зачерпываю ее ладонью, проливаю. Потом присматриваюсь и замечаю мешок. Он не был заметен. Изготовлен мешок из тех же материалов, что и лодка. Понимаю, что в нем наше спасение. Схватила руками, пальцы не слушаются. Зубами тяну за конец. Господи, думаю. Хоть бы это был нужный конец! Ведь если я затяну узел, то не развяжу. Сил нет, пальцы не слушаются. Все! Спасение! Ору!

– Вот! – Кричу и тычу Ингрид, в лицо. – Вот радио!

Обе сходим с ума. Не видно пока ничего. Я его в руках держу, кручу, как обезьяна, мобильный телефон. И все хочу кнопки нажать. Ингрид, кричит.

– Не смей! Слышишь, не смей! Это не радио! Это ответчик!

– Какой, ответчик? Ты, что? Это радио!

– Да нет, же! Это спасательный ответчик. Как это по-русски? Это, ну…

Я теряю всякую мысль ее. Тормошу за плечи так, что вижу, смутно, как мотаются на ее груди эти самые бульбочки сосков.

– Что, это! Что?

– Дай мне! Дай сюда!

– Не отдам, скажи, что это такое? Ты меня дуришь, это радио. Смотри!

– Нет! Это радиолокация!

– Какая такая, локация? У тебя бред!

– Нет, слушай, милая! Послушай меня, прошу! Хоть один только раз, послушай! Умоляю!

И тут я замечаю, что светает. Смутно видны ее контуры, наше убежище. Может этот рассвет действует, может ее призыв, но я его слышу. Так, как могу, осторожно передаю ей этот приборчик. А он так похож на радио. Она склоняется над ним, а потом я слышу. Пик, пик, пик! И огонек малюсенький вспыхивает.